– Сэр, – проговорила она, – простите, что прерываю, но здесь Эрик Аргус. Он не записан на прием.
Интерком молчал верных восемь секунд, и все это время секретарша не сводила с меня глаз. Я уже начал думать, что ответа не будет, когда динамик щелкнул:
– Пусть войдет.
Проходя, я чувствовал на себе гневные взгляды других посетителей. Так смотрят на парня, который объезжает пробку, чтобы втереться первым.
Роббинс сидел за столом напротив двоих других. Эти двое обернулись. Акулы в деловых костюмах.
– Прошу меня извинить, – обратился к акулам Роббинс. Оба кивнули и встали. – И, пожалуйста, закройте за собой двери.
Дверь щелкнула шепотом. За щелчком последовало молчание банковского сейфа.
– Эрик Аргус! – торжествующе провозгласил Роббинс, когда мы остались одни. – Сколько раз я просил вас о встрече?
Он был мельче, чем я думал, и без телевизионного грима не такой ухоженный и лощеный, но в остальном тот самый человек, которого я видел по кабельным каналам.
– Помнится, дважды.
– А теперь вы вдруг возникаете здесь, где ваше появление отнюдь не желательно. Я очень занят, мистер Аргус. Чем обязан честью?..
Лицо его было холодным и невыразительным. Сесть Роббинс не предложил. Вероятно, встреча предполагалась такой короткой, что садиться и не стоило. Кабинет его оказался столь же огромным, сколь и броским, – обставлен как вся его жизнь. Несколько мягких кресел, картины на стенах, одна непременная книжная полка с солидными кожаными томами. Балконная дверь за его спиной открывалась в маленький закрытый дворик.
Я решил переходить сразу к делу:
– Я наделся получить у вас сведения о своем друге.
Он и глазом не моргнул.
– О ком?
– Сатвик Пашанкан. Техник, налаживавший для вас установку.
– А, кажется, припоминаю. Сатвик, говорите? Он со мной не связывался. Почему вы спрашиваете меня?
– Потому что он пропал.
– Пропал… – Впервые на его лице мелькнуло что-то похожее на чувство. – Когда пропал ваш друг?
– Неделю назад.
– Иногда люди нуждаются в перемене обстановки. Думаю, он объявится.
Я пристально смотрел на него. Мне требовалась правда, пусть и не высказанная словами, но либо Роббинс был очень хорошим актером, либо ничего не знал о Сатвике. Я решил, что прямота будет уместнее всего.
Достав из заднего кармана сложенный листок, я бросил его на стол. Чуть помедлив, Роббинс протянул за ним руку.
– Такие приходят к нам в лабораторию, – пояснил я. – Может, от ваших сторонников?
Он развернул листок. Он прочитал. Он поднял ко мне широко расставленные карие глаза. Снова сложил и бросил листок через стол в мою сторону.
– С какой стати кто-либо из моих сторонников мог бы такое написать?
– Эксперимент, – напомнил я. – Такие угрозы стали поступать примерно месяц назад. Эта – не самая серьезная.
Он указал на кресло перед столом:
– Садитесь, пожалуйста.
Я утонул в красной коже. Так чувствуешь себя в дорогой машине. Пожалуй, это кресло обошлось в мое месячное жалованье.
– В своем интервью вы объяснили провал опыта неполадками в механизме, – начал я.
– Да.
– Однако неполадок ведь не было?
– Вот чего вам надо? Признания? Вам оно действительно нужно? Вы видели просочившиеся в Сеть ролики.
– Видел.
– Как и весь мир. Мы, описывая эксперимент, использовали слово «неудача», но, конечно, есть другое слово: «катастрофа». Скажу вам правду, я жалею, что вообще услышал о вашем ящичке. Он ничего не принес нам, кроме проблем.
– И, может быть, один из ваших последователей решил сорвать досаду на Сатвике. Или вы сами.
