Лицо ее не дрогнуло, но в глазах появилась усталость – усталость разбитого полководца.
– В мире есть тайны, – начала она. – И те, кто их хранит. Ваш ящик рассказывал о том, о чем следовало молчать.
Я вспомнил Сатвика. Минимизировать. Оцифровать. Превратить в товар. Я вспомнил его завернутым в брезент.
– Нет, – возразил я, – не так просто. Статья уже опубликована. Брайтон говорил о людях, у которых волна не коллапсирует. Назвал их обреченными.
– Слово не хуже других.
– Что он имел в виду?
– Вы физик, – напомнила она. – Как по-вашему, что?
– Не знаю.
– Это потому, что вы подходите не с того конца. Они, что ни говори, не тайна.
Что-то было в ее лице, в ее взгляде – как будто я не замечал очевидного.
– Вы хотите сказать, что тайна – мы?
– Конечно, – улыбнулась она.
Противоречие существовало всегда. Свобода воли в детерминированной Вселенной. Математика ведь смертельно серьезна. Она отказывает только на нас. Тайна не в тех, кто не способен вызвать коллапс волны. Тайна в тех, кто это может.
– Само сознание, – подсказала Викерс. – Оно ведь всегда было тайной.
– А что с обреченными? Кто они?
– Считайте их соединительными тканями мира, – предложила она. – Они работают, растят детей. Они голосуют в странах, где принято голосовать, и бунтуют там, где бунтуют. Они стоят за переворотами, или умирают ради переворотов, или подправляют результаты выборов. Они – молчаливое меньшинство, функционирующее в пределах сложного набора параметров. Они поддерживают общественный порядок, чтобы общество росло и процветало.
– Не понимаю.
– Антропный принцип требует всего лишь, чтобы Вселенная могла порождать жизнь, а давайте пойдем дальше. Не должна ли она еще и порождать культуру? Пропорциональное соотношение ролей? Обреченные помогают направлять порядок вещей соответствующим образом.
– Вы хотите сказать, стремятся к этому.
Она покачала головой:
– Нет, они не могут ни к чему стремиться. Их действия предопределены, они просто делают.
– С какой целью?
– Их влияние на пользу цивилизации. Считайте их смазкой между шестеренками общества. Без смазки металл скрежещет по металлу. Механизм стопорит, перегревается. Огромный двигатель останавливается. Но обреченные ничего не изобретают. Они не способны создавать. Для этого требуются такие, как вы.
– Кому требуются?
Викерс заморгала.
– Миру, само собой. Вы при первом знакомстве с Брайтоном с ним ели?
Я не сразу сообразил, у меня тоже заедало шестеренки.
– Да, ужинали.
Женщина развернулась и снова медленно зашагала. Явно ожидала, что я пойду с ней, и я пристроился справа. Ее туфельки оставляли в мягкой земле маленькие следы. Она покосилась на меня.
– Каково сидеть с ним за одним столом? Я никогда с ним не ела. Мы только о работе разговаривали. Еще не зная, что он такое, я чуяла в нем что-то ужасное. Если верить философам, зло существует для того, чтобы выявить добро. – Она смотрела на меня. – Как по-вашему, это верно?
– Откуда мне знать?
– Все записано, надо только знать, где прочитать. Уловишь намек в записях, и вдруг все становится понятно. Всегда есть две стороны. Возьмите любую религию – в самых древних мифах упоминаются воители. Неважно, как они называются. Я никогда не была верующей, так что представьте, как я изумилась, узнав, что эти старые сказки – правда.
Я понял, что уже ничему не удивлюсь. Уже ничему.
– Так Брайтон – один из этих воителей? Вы об этом?
– Да. – Ее зеленые глаза были пустыми, невыразительными. – Один из старейших.
