Ужас мой был неподдельным – человеческий разум не мог вместить подобного. Крысы эти, если не видеть в них порождение кошмара, овладевшего не только мной, но и кошками, мчались прямо внутри римских стен, сложенных из прочного на вид известняка… Или же за семнадцать столетий вода проточила в них путь, который своими телами отполировали грызуны?.. Но если так, сверхъестественный ужас мой не уменьшался: если это и впрямь живая зараза, почему же Норрис не слышит мерзкого шума? Почему он все время обращает мое внимание на Черномаза и вопли засевшей снаружи честной компании, почему так отчаянно допытывается о причинах кошачьего гвалта?
К тому времени, когда я умудрился наконец рассказать ему о том, что слышу, настолько рационально, насколько это было возможно, в ушах звучали уже последние отголоски далекого топота, пропадавшего далеко внизу, под самыми нижними погребами; казалось даже, что весь утес начинен теперь суетящимися крысами. Норрис отнесся к моим словам с меньшим скептицизмом, чем я полагал, – напротив, он проявил следы глубокого смятения. Потом он знаком показал мне, что кошки за дверью смолкли, Черномаз же с удвоенным пылом скреб когтями низ большого каменного алтаря в центре комнаты, находившегося ближе к Норрису, чем ко мне.
К тому времени страх мой перед сверхъестественным уже трудно было сдерживать. Случилось нечто удивительное, и я видел, что капитан Норрис, человек молодой, крепкий и по сравнению со мной куда более материалистически настроенный, испытывал те же чувства, что и я сам, – быть может, благодаря давнему и более подробному знанию местных легенд. И какое-то время мы не могли даже шевельнуться, только глядели на старого черного кота, уже остывавшего в своем рвении, – время от времени он поднимал голову вверх и просительно мяукал, как всегда, когда чего-то хотел от меня.
Норрис поднес фонарь поближе к алтарю и рассмотрел место, где царапал камень Черномаз. Безмолвно встав на колени, капитан принялся соскребать тысячелетние лишайники, соединявшие подножие массивного камня доримских времен с шахматными клетками пола. Ничего обнаружить ему не удалось, и Норрис собирался уже оставить напрасные попытки, когда я подметил обстоятельство тривиальное, но тем не менее повергшее меня в трепет, хотя, казалось, в нем не было ничего особенного.
Я сказал об этом Норрису, и мы оба восприняли почти незаметное проявление словно великое открытие. Перед нами был всего лишь огонек фонаря… Оставленное возле алтаря открытое пламя теперь слабо подрагивало, чего не было прежде; отклонять огонек могло лишь дуновение из щели между полом и алтарем, очищенной Норрисом от лишайника.
Остаток ночи мы провели в моем кабинете при ярком свете, нервно обсуждая дальнейшие планы. Только одно то, что обнаружен глубокий погреб, расположенный под римской постройкой, никому не ведомый тайник в недрах проклятого дома, не обнаруженный антикварами трех столетий, могло привести нас в возбуждение, даже если бы при этом не было сверхъестественных проявлений. Ну а так интерес наш становился противоречивым, и мы не могли решить: то ли, руководствуясь разумной осторожностью, оставить все поиски, а с ними приорство, то ли, уступив любопытству, мужественно встретить любые ужасы, что могут еще ожидать нас в неведомых глубинах.
К утру был выработан компромисс, и мы решили отправиться в Лондон, чтобы собрать группу археологов и ученых, способных справиться с этой тайной. Хочу упомянуть, что, прежде чем оставить подвал, мы тщетно пытались сдвинуть с места центральный алтарь, являвшийся теперь в наших глазах воротами в глубокое подземелье, таящее неведомый ужас. Какие бы секреты ни обитали внизу, пусть с ними будут иметь дело более мудрые люди.
В Лондоне мы провели много дней и вместе с капитаном Норрисом представили все факты, совпадения и легендарные анекдоты пяти авторитетным специалистам, людям, способным уважать фамильные тайны, если дальнейшие исследования выявят таковые. Склонности к насмешке они не обнаружили и выслушали нас с глубоким интересом и искренней симпатией. Едва ли необходимо перечислять всех по именам, должно только упомянуть сэра Уильяма Бринтона, в свое время взбудоражившего целый мир своими раскопками в Троаде. И когда все мы уселись в поезд, направлявшийся на Анчестер, я ощутил вдруг, что вскоре меня ожидает жуткое открытие. Этому весьма способствовала скорбь, выражавшаяся многими американцами по поводу неожиданной кончины президента по ту сторону моря.
В Эксгэмское приорство мы прибыли вечером 7 августа. Слуги заверили меня в том, что ничего необычного не происходило. Кошки, даже старина Черномаз, пребывали в полнейшем покое, в доме не было ни одной мышеловки. Мы собирались заняться исследованиями прямо с утра, а до тех пор я распределил гостей по заранее намеченным комнатам.
К одиннадцати утра все было готово, и наша группа из семерых человек, прихватив сильные электрические фонари и шанцевый инструмент, спустилась в нижний погреб и заложила за собою дверь. Черномаз сопровождал нас – исследователи сочли невозможным пренебречь его собственным стремлением, даже напротив, считали желательным его присутствие на случай неожиданной встречи с грызунами. Римским надписям на алтаре особого внимания мы уделять не стали, поскольку трое ученых мужей их уже видели и все присутствующие были знакомы с их описанием. Общее внимание обратилось к увесистому центральному
