совершенства, какие чудеса ждут меня в галерее? Наверное, человеческому воображению этого не постичь.
– Я очень хочу увидеть галерею.
Тамлин снова улыбнулся мне. Улыбка была широкой и искренней. Икас никогда мне так не улыбался. И никогда не говорил слов, от которых у меня перехватывало дыхание.
В ответ я тоже улыбнулась и торопливо вышла, комкая в кармане дурацкий «список предостережений».
Глава 17
Я проснулась среди ночи, тяжело дыша, как от быстрого бега. Мне снились кошмары: щелкал костлявыми пальцами суриель, ухмылялись змееподобные наги. Но страшнее всех была женщина без лица. Ее длинные кроваво-красные ногти впивались мне в горло, оставляя рану за раной. Женщина постоянно спрашивала мое имя. Я пыталась ответить, но тут же захлебывалась собственной кровью, струящейся из ран.
Я пригладила взмокшие от пота волосы. Постепенно дыхание успокоилось, но в ночную тишину ворвались иные звуки, не имевшие ничего общего со мной. Они проникали в щель под дверью. В главном коридоре кто-то кричал, потом крик сменился пронзительным воплем.
Я соскочила на пол. В криках не было ничего угрожающего, они больше напоминали военные команды. Но вопль…
У меня волосы стали дыбом. Я широко распахнула дверь. Никто меня не звал, никто не требовал моего вмешательства или помощи. Еще можно вернуться в кровать. Но эти вопли были мне хорошо знакомы, я не раз слышала их, когда охотилась в лесу. Мне не всегда удавалось быстро убить добычу, и тогда раненые звери кричали. Это были самые мучительные звуки, выворачивающие душу наизнанку… Что-то случилось, и я должна знать, что именно.
Выскочив на лестницу, я увидела, как стремительно распахнулись входные двери. Внутрь вбежал Тамлин, неся на плече истошно вопящего фэйри. Ростом тот почти не уступал Тамлину, однако верховный правитель нес его, словно мешок с зерном. Скорее всего, живая ноша Тамлина принадлежала к породе фэйри не особо высокого сословия. У него была голубая кожа, длинные тощие руки и ноги, заостренные уши и длинные волосы цвета оникса. Из двух черных обрубков, висевших под лопатками раненого, хлестала кровь. Зеленый камзол Тамлина весь покрылся сверкающими пятнами. Я заметила, что в его перевязи недостает одного ножа.
В коридоре появился Ласэн.
– Освобождай стол! – крикнул ему Тамлин.
Ласэн, недолго думая, смахнул цветочную вазу с длинного стола, который стоял посередине коридора. Я не понимала, почему Тамлин решил уложить раненого здесь. Возможно, не хотел тратить драгоценное время и тащить его в лазарет. Упавшая ваза со звоном разлетелась. Я понеслась вниз. Тамлин уложил раненого на живот. Его узкое голубое лицо было без маски, и там запечатлелся весь ужас случившегося.
– Дозорные нашли его брошенным у самой границы, – пояснил Тамлин.
Он обращался к Ласэну, успевая поглядывать на меня.
– Не наш. Со Двора лета.
– Котел милосердный! – пробормотал Ласэн, оглядывая раны.
– Мои крылья, – сдавленным голосом повторял фэйри, его блестящие черные глаза глядели в пустоту. – Она лишила меня крыльев.
Опять! Опять эта безымянная «она», не оставляющая их своим зловещим вниманием. Кто же она такая? Возможно, правительница Двора лета или другого Двора. Тамлин взмахнул рукой, и из воздуха на столе появились бинты и кувшин с горячей водой. У меня пересохло во рту, но я спустилась и пошла к столу. Мне казалось, что в коридоре витает смерть.
– Она забрала мои крылья, – продолжал причитать раненый, его трясло. – Она забрала мои крылья.
Его тощие голубые пальцы впились в край стола.
Тамлин что-то пробормотал. Слов я не разобрала, но интонация была мягкой, даже нежной, – никогда бы не подумала, что верховный правитель так умеет! После чего он намочил тряпку и начал осторожно промывать раны. Я встала напротив, принимая на себя жаркое, прерывистое дыхание раненого.
Зрелище было жуткое. Неведомая «она» не просто забрала у бедняги крылья – оторвала их. Из бархатисто-черных культей продолжала сочиться кровь. Раны были рваными, с повреждением жил и хрящей. Мне показалось, что «она» отпиливала крылья; причем делала это долго, наслаждаясь страданиями жертвы.
– Она забрала мои крылья, – в который раз произнес фэйри.
У него дрожал голос. Он и сам дрожал, отчего его кожа становилась радужно-переливчатой. Чем-то он походил на большую голубую бабочку с оторванными крыльями.
