Я отошла. Смотреть на его разглядывание было невыносимо. Зря я привела его сюда. Выпила за обедом лишнего и осмелела. Да еще и платье напялила. Опять поразила его своей глупостью.
Тамлин целую вечность простоял перед мольбертом и вдруг отошел к стене, нагнулся и перевернул прислоненный холст.
Мои кишки завязались узлом. Это оказался туманный пейзаж, где не было ничего, кроме снега и заснеженных деревьев. Если для меня пейзаж что-то значил, для остальных он оставался мазней. Напрасно я не спрятала все эти «шедевры» раньше, чем позвала Тамлина. Я открыла рот, приготовившись объяснить, как вдруг Тамлин заговорил:
– Это лес, в котором ты когда-то охотилась.
Он подошел ближе, глядя на унылое пространство, состоявшее из белых, серых, коричневых и черных оттенков.
– Это не только лес. Такой была твоя жизнь.
Его слова слишком ошеломили и, чего скрывать, задели меня. Я промолчала. Тамлин отвернул следующий холст… Темнота, очертания чего-то темно-коричневого, из которого словно выдавливаются узкие ярко-красные и оранжевые полосы.
– А это – твоя хижина по вечерам.
Я хотела подойти к нему, попросить, чтобы он посмотрел на другие работы, на те, что я не стала скрывать, но не успела. Тамлин уже разглядывал третью картину. Крепкая, загорелая мужская рука на фоне сена. Пальцы сжаты в кулак, а между ними – золотисто-каштановые пряди. Мои волосы.
– Парень из твоей деревни.
Тамлин разглядывал картину и тихо рычал. Потом отошел на пару шагов и прищурился.
– С ним ты иногда предавалась близости. Единственный, кто хоть немного выделялся среди беспросветных тупиц, окружавших тебя.
Никак у Тамлина… взыграла ревность?
– Свидания с ним были единственной отдушиной.
Я не собиралась оправдываться из-за Икаса, особенно если вспомнить недавний Великий Ритуал. Я же ему ничего не сказала. Но если он вздумает ревновать меня к Икасу…
Должно быть, Тамлин догадался о моих мыслях. Он немного постоял, словно успокаиваясь, затем отвернул четвертый холст… Силуэты высоких людей. Кровь, капающая с кулаков и палок, занесенных над головами. На полу – скрюченная фигура. Лужа крови. Одна нога неестественно вывернута.
Тамлин выругался.
– Значит, ты видела, как эти мерзавцы калечили ногу твоему отцу.
– Кто-то должен был умолять их прекратить избиение, – сказала я, выталкивая из себя каждое слово.
Тамлин бросил на меня понимающий взгляд и стал отворачивать другие картины. Раны моей жизни, которые я врачевала за эти месяцы. Надо же, сколько времени успело пройти с тех пор, как Тамлин привез меня сюда! Месяцы. Неужели отец и сестры поверили, что я навсегда останусь возле так называемой умирающей родственницы?
Наконец Тамлин подошел к мольберту. Его глаза скользнули по пятнам, изображавшим рощу, затем по пятну волшебного пруда. Он одобрительно кивнул:
– Эту вещь оставь себе. А я возьму вон ту.
Он указал на пейзаж с зимним лесом.
– Там нет ничего, кроме холода и тоски, – возразила я, скрывая недовольство. – Эта картина совсем не для твоего дома.
Тамлин подошел к холсту и улыбнулся мне. Его улыбка была прекраснее любого зачарованного луга и пруда, наполненного звездным светом.
– А я все равно хочу этот пейзаж.
Меня обдало жгучим желанием снять с него маску и увидеть лицо. Будет ли оно таким, какое мне виделось во снах?
– Скажи, я могу тебе чем-то помочь? – вырвалось у меня. – Поискать способ снять маски с тебя и других? Победить болезнь, которая высасывает из тебя магическую силу? Просто скажи: что я могу для тебя сделать?
– Никак человеческой женщине захотелось помочь фэйри?
– Не насмехайся. Я всерьез тебя прошу. Только скажи.
– Мне нечего тебе сказать. Ты не сможешь помочь. И другие тоже не смогут. Эту ношу должен нести я сам.
– Тебе незачем…
– Это решаю я. Я выдержу все тяготы. А ты, если попытаешься вмешаться… погибнешь. Ты даже не понимаешь, на что замахиваешься.
