– Ты уверен? – спросил я.
Он снова кивнул и вытер слезы пальчиками.
Я осторожно опустил Дэнни на мягкую траву и подошел к дверям часовни. Лиз взяла Дэнни за руку и улыбнулась ему. Было такое ощущение, что она действует на него успокаивающе. На меня она тоже так действовала – потому что была дружелюбной и красивой, потому что жизнь без женщины всегда казалась неполной. Прижавшись плечом к двери, я понял, что мне нужен не секс. Мне нужна ее женственность. И Дэнни тоже.
– Поднажми, – попросила Лиз, и я нажал.
Правая створка со скрипом приоткрылась внутрь – и пока я держал ее, Лиз и Дэнни протиснулись в образовавшуюся щель. Я последовал за ними, ободрав руку о гвоздь. На коже появились тонкие бусы из темно-красных капель крови.
В часовне никого не было – лишь серые кучи разбитой кровельной плитки устилали пол. Мы побродили туда-сюда, но не нашли следов ни Милашки Эммелин, ни молодого мистера Биллингса. Как такое могло быть? Молодой мистер Биллингс умер больше ста лет назад, а по описанию Дэнни, Милашка Эммелин, похоже, тоже была мертва. Мертвей не бывает. Тело ее истлело, а волосы кишели червями.
Лиз подошла и заглянула мне в глаза:
– Здесь что-то происходит. Что-то очень, очень странное.
Я поднял голову. Утреннее небо с ревом пересек «Боинг-737» Британских авиалиний, полный туристов, направлявшихся в Малагу, на Скиафос или Крит. Опустив взгляд, я уткнулся в стены часовни без крыши, в пустые готические окна без стекол и шелестящий плющ. Трудно было сказать, в каком времени я находился на самом деле.
– Да, – поддакнул я, глядя, как Дэнни прыгает, топча черепицу. – Не знаю, что это, но это что-то очень странное. Это очень странный дом. Даже выглядит он странно, ты не заметила? Он постоянно меняет форму.
Лиз опустила глаза. Ее светящаяся юностью кожа была усыпана лишь редкими веснушками, напоминавшими крошки корицы.
– Ты бы расстроился, если бы я сказала, что хочу уехать?
– Сказать честно?
– Конечно.
– Да, я расстроюсь.
В глазах Лиз мелькнуло какое-то воспоминание, словно с ней уже происходило нечто подобное. И, может, даже не один раз. Она была из тех девушек, которые никогда не становятся собственностью мужчин. Она была из тех женщин, которые умирают в одиночестве в доме престарелых. Черт, меньше всего я хотел думать об этом. Но я должен позаботиться о Дэнни и о себе, я не могу отвечать за всех и вся. Особенно за таких бродяжек, как Лиз, и за мертвецов вроде молодого мистера Биллингса, Милашки Эммелин и Гарри Мартина.
Боже, как же страдал Гарри Мартин. Дэнни давил черепицу, и она хрустела, как подкожный жир, отрывающийся от кости.
– Но, – сказал я, – если ты и правда хочешь уехать…
Помолчав, она произнесла:
– Нет, нет. Я останусь. Не могу же я всю жизнь убегать от чего-то, потому что мне так удобно.
– Послушай, я не хочу, чтобы ты осталась здесь из снисхождения. Или из жалости. Гарри Мартин лишился лица, потому что на чердаке обитает нечто очень опасное, реальное оно или воображаемое. Не оставайся только потому, что тебе меня жалко. В мире полно мужчин-одиночек, воспитывающих семилетних мальчишек.
– Я хочу остаться, – настойчиво повторила она.
– Нет, не хочешь. Ты только что это сказала. Уезжай! Тебе лучше уехать!
– Послушай, только из-за того что я легла с тобой в постель этой ночью…
– Это тут ни при чем. Клянусь! Мы оба очень устали, оба выпили.
– А мне понравилось, – решительно заявила она. – Мне понравилось, и я хочу еще. Вот почему я собираюсь остаться.
Несмотря на все, что с нами случилось, несмотря на ужасную смерть Гарри Мартина, я только покачал головой и рассмеялся. О чем, черт возьми, люди спорят, если уж на то пошло? Любовь, похоть, неуверенность, разочарование и страх. Мой старый друг Крис Перт однажды сказал, что, если мужчине и женщине нравятся одни и те же комедии и одна и та же китайская еда, значит, их отношения зародились на небесах.
– Смотри, папа, – сказал Дэнни. – Кровь.
