Фридриха Энгельса. Ни тот, ни другой, ни третий к упомянутым городкам – ни ухом, ни рылом, ни спиной, ни боком. Однако Ленину обычно даже и памятники стояли. С чего? А ни с чего – просто так. Захотела местная советская власть – поставила «дедушке Ленину» памятник, воздвигла. Захотела – какую-нибудь Верхнезапьянцовскую улицу гордо проспектом Карла Маркса назвала. А что? Чем наш Верхнеглупов ихнего Нижнекукуевска хуже? Вот и сейчас так, наверное, можно, раз уж есть такая традиция, можно сказать – даже историческая – улицы в честь кого ни попадя называть и черт-те кому памятники ставить. Взять да переименовать улицу Энгельса в бульвар Капуцинок, а проспект Карла Маркса – в авеню Джима Моррисона. А рядом с памятником Ленину другой – Леннону – воздвигнуть. И Леннона тоже можно – в кепке, ну и еще – в очках.
Рад обо всем этом подумал, поскольку другая мысль к нему чуть раньше пришла: а может, этот самый пресловутый (гнусно прославленный?) Кий к перевозу точно такое же отношение имеет, как Ленин или Леннон – к Верхнеглупову и даже – к Нижнекукуевску. Абсолютно никакого! Может, он вообще не перевозчик, а здешний старейшина, вождь? Главарь местной администрации. Хотя, может, и перевозчик, водителя Радика, можно сказать, коллега… почти. И тот возит, и этот. Только этот по реке… а по снегу – он что, тоже возит? Так по снегу-то, по льду, вполне можно и без перевозчика обойтись. Ежу ясно! Вот он – итог глубоких рассуждений и необычайного разлива мысли.
– Ты что ржешь-то, как гуннская лошадь?
– Над собой смеюсь, милая! – честно отозвался Рад и, прищурившись, подмигнул. – А давай во-он с той кручи – на рогожке да вниз! Слабо?
– Чего?
– Боишься, говорю? Страшно?
– Мне?!
Искрящийся снег в глаза! Ветер в лицо. Солнце! В-вух-х!!! Кувырк… И – голубое небо, высокое-высокое.
И снова снег! Хильда, на ноги поднявшись, снежком бросилась, между прочим – больно, но самое главное – исподтишка! Так настоящие товарищи не поступают, а уж, тем более – любимые жены.
– Чего смеешься-то?
– Я вот тебя сейчас… в сугроб выкину!
– Ты сначала поймай! Ага! Попробуй-ка.
В перелеске слышался стук топоров – под присмотром раскосых стражников гуннов невольники господина бен Заргазы, вовсе не брезговавшего и живым товаром, рубили сухие деревья – на дрова, на баню, у хозяина которой, старосты местной деревушки Кия из рода славного Автлемара по прозвищу Ромейский Плащ, конечно же, имелись и собственные дрова, но купец Хаим бен Заргаза, при всех его недостатках, слыл человеком широкой души и вовсе не собирался позорить свою давно сложившуюся репутацию гнусной и никчемной мелочностью. В баню-то лучше со своими дровами прийти, мало того – еще и оставить их хозяину-старосте. Не в первый раз уже шел торговец через Киев перевоз, в обход Данпарстада, и причины тому были разные, обычно интриги завистников и врагов, а ныне вот – черная смерть. Имелись, имелись у хитрого купца свои человечки в городе, они и докладывали обо всем, предупреждали. Зачем держать руки в гнезде гадюк, когда его можно просто объехать? Тем более, что Данпарстад стоял как-то не очень удобно – река с течением лет немного изменила русло, а у самого города так и вообще обмелела, сводя на нет все преимущества удобной речной гавани. Перенести бы город сюда, к Киеву перевозу – тут и удобнее, и безопаснее.
О том вот подумывал бен Заргаза, искоса поглядывая на рабов, трудившихся в поте лица. Не то чтоб купец не доверял своим людям – те и без него за всем проследили бы, нет, не в этом дело – просто хотелось прогуляться, немного побыть одному, тем более и погодка-то стояла прекрасная, солнечная, с небольшим морозцем.
С берега, с кручи, доносились чьи-то веселые голоса, смех. Местные ребятишки катаются? Нет, не похоже – один голос явно мужской, да и одеты… Торговец прошел с десяток шагов к реке и внимательно присмотрелся. Нет, это не дети, незнакомцы какие- то… впрочем, нет – все же знакомые! Тот самый словенский князь. С супругой. Ишь ты, барахтаются в снегу… молодежь. Счастливые! Купец даже немного позавидовал: сбросить бы пару десятков лет и самому вот так с кручи да на рогожке! Пронестись со свистом да завалиться в мягкий сугроб, поднимая тучи снежной морозной пыли. Увы, Хаим бен Заргаза давно уже не мог позволить себе подобных шалостей, и вовсе не потому, что был таким уж чересчур серьезным, – просто не так поймут. Человек – есть то, как он себя показывает, как перед другими ставит.
И все же было завидно.
Ах, как они летели! Как смеялись, как, обнявшись, кубарем катились в сугроб!
– Ишь, веселятся, – вместе с остальными невольниками упираясь длинным шестом-слегою в высокий
