друзей не умеем.
Хэйт долго колебалась, стоит ли задавать этот вопрос, но все же не удержалась:
– Почему ты все это мне рассказываешь? Мы знакомы всего ничего…
– Такие, как ты, тоже предавать не умеют, – без капли веселости усмехнулась Барби. – Я это всегда чую… Что ты, что малая, что монах наш – не из тех, кому нельзя доверить спину.
– Чуешь?..
Чего Хэйт точно не ожидала, так это того, что сделала орчанка в следующий миг. Откинувшись на деревянную спинку дурно сколоченного стула, она, смежив веки, глухим, завораживающим голосом продекламировала:
Затем ухмылка вернулась на лицо Барби, будто бы маска, случайно сдернутая в суматохе бала-маскарада, снова вернулась на исконное место.
– Рифма ни к черту, ну да на то она и импровизация. Это про тебя, баба-бафф, хотя, по правде-то, во всех оно есть.
– Оно? – эхом переспросила Хэйт.
– Одиночество. Только одни им наслаждаются, других оно гнетет, а третьи – делают вид, будто смирились с ним. Мы засиделись, а мужики наверняка закончили болтовню о делах. Пойду я.
Барби швырнула на стол золотой и испарилась, оставив адептку с ворохом эмоций и мыслей…
Она вывалилась в реал в таком раздрае, что при взгляде ее кто-нибудь сказал бы – пьяная. Зеркало в прихожей отобразило всклокоченную девушку с мечущимся взглядом и дрожащими руками… А потом Вероника встретилась с глазами своего отражения, и ее затянуло…
–
–
–
–
–
–
–
–
–
–
–
–
–
…В себя Вероника пришла от холода. Это происходило каждый раз, когда ее так вот «затягивало», тело словно индевело… Вместе с чувствами, всеми, кроме боли. К счастью, с каждым годом такое случалось все реже.
Девушка добрела до ванной комнаты, включила воду погорячее, умылась.
– Не буди лихо, пока оно тихо, – негромко, просто для того, чтобы услышать свой собственный голос, произнесла Вероника. – Барби-Барби…
Орчанка, хотела оно того или нет, разбередила рану. Но была и светлая сторона: на этот раз все прошло много легче обычного, с меньшими последствиями и треволнениями. Вероника только не могла понять, чья это заслуга. Хотя кое-какие
