разъяснять маршрут:
– Тебе надо вернуться назад, свернуть направо и спуститься по лестнице. Там первый поворот налево, запомнила?
Юля, состроив озабоченную мину, покивала, но, стоило бойцу подняться с корточек, как она схватила его за руку и жалобно попросила:
– А можете меня отвести? А то одной очень страшно идти.
Жалобное личико и слегка растянутые гласные подействовали на солдата так, как и ждала Карина. Он повернулся к своему напарнику, сказал, что отведет девчушку и вернется, и, продолжая держать Юлю за руку, повел ее к указанному ранее повороту.
Где и упал без сознания, получив по голове тяжелой цепью, выдернутой из какого-то механизма.
Второго из охранников тем временем уже валили на пол трое самых здоровых пацанов. Один из них замахнулся ножом, лезвие вошло между ребер, и солдат мгновенно умер, так и не сообразив, что произошло.
Карина вышла из-за поворота с зажатыми в руках ключами, открыла дверь и, победоносно улыбнувшись, взяла из шкафчика первый попавшийся на глаза автомат.
Не закончив предложения, она сделала шаг вперед, покинув комнату, залитую красным светом. За этим последовал недолгий спуск по лестнице, после которого девушка стащила с лица опостылевшую за эти несколько дней противогазную маску, вдыхая пахнущий металлом и бетонной пылью воздух бункера, воздух, привычный, как голос матери для младенца.
– Ты вернулась, – обратился к ней голос из динамика, подвешенного под потолком. Ее вышли встречать после того, как сигнализация оповестила охрану об авторизованном доступе к системам, управляющим гермозатвором. – Что с тем дикарем, с которым ты бежала на поверхность? Остался ли там кто-нибудь, знающий о нашем убежище?
Голос принадлежал Роману. Еще одному отцеубийце, парню, который был вторым зачинщиком того бунта. Остальные дети ждали, что править бункером теперь будут Роман и Карина и что они даже поженятся, но как-то не срослось.
Утолив жажду мести за мать, она не захотела власти. Рома взял бразды правления в свои руки, а она осталась рядовым бойцом и первым кандидатом на такие вот рискованные задачи.
Он сейчас наверняка стоит за дымчатым пуленепробиваемым стеклом, вдавив кнопку интеркома, и ждет ответов.
В бункере началась резня.
Вооружившись из захваченного арсенала, мальчишки и девчонки напали на ничего не подозревавших взрослых. Стрелять они умели – на стрельбища детей водили, начиная с двенадцати, а к виртуальным симуляторам допускали уже с десяти.
И в тот момент дети чувствовали себя именно в тех самых симуляторах, не думая о том, что кровищу и мозги со стен придется убирать, а трупы куда-то выносить.
Карина в бойне не участвовала – она шла к кабинету мэра.
Звуки выстрелов и ударов звучали со всех сторон, кто-то ругался, кто-то плакал и упрашивал детей прекратить расправу, но девчонка уже успела привыкнуть и как-то абстрагироваться от происходящего.
Тяжесть «калашникова» в руках придавала ей уверенность, да и не могло там быть ничего опасного. Оружия на руках не было практически ни о кого – после событий шестилетней давности право иметь его получили только самые близкие к мэру люди.
И почти все они уже были мертвы.
Дверь кабинета была распахнута, и Карина решительно вошла внутрь.
Мэр лежал на полу без сознания. На его груди сидел Роман – пятнадцатилетний парень, который шесть лет назад, как и она, стоял в толпе детей и смотрел, как его родителей расстреливают.
Роман медленно наносил удар за ударом, превращая лицо мэра в кровавую кашу. Услышав шаги девушки, он поднял взгляд и улыбнулся ей кровавой улыбкой.
У него во рту не хватало двух передних зубов.
– Никого не осталось… – хрипло ответила Карина, зная, что ее услышат. В горле стояли рыдания, но лучше умереть, чем открыть, что именно она сейчас чувствует. – Дикарь погиб в схватке с себе подобными.
Именно так, и никак иначе. Спокойный размеренный тон, ровное дыхание. Дать им поверить в то, что говоришь, и не позволить понять, что сама ты по-прежнему отказываешься в это верить.
– Ты выполнила задание? – ничего не выражающим тоном поинтересовался динамик. – Собрала нужные сведения?
