труху губки для мытья посуды, которой она была набита.
– Здесь были дети? – спросила Карина.
– Я не знаю, – ответил Нель. – Судя по всему – да. Мало что здесь сохранилось… Твари всегда хорошо вычищают все за собой.
– Может быть, здесь есть тела детей? Наверное, их надо похоронить… Неправильно, чтобы они так…
– Здесь нет тел, – все так же глухо прозвучал из темноты голос мародера. Он наклонился и подобрал с земли часть черепа. Слишком маленького, чтобы принадлежать взрослому человеку. – Твари выели все.
Боль проснулась и наконец врезала в полную силу, глаза заслезились, и мародер тихо заскрежетал зубами. Он уже почти успел забыть, что такое настоящий приступ, когда ты не забиваешь его трамадолом и тримеперидином.
Это место выглядело ужасающе. Наверное, то же самое чувствовали бойцы Красной Армии, когда входили в освобожденные от немцев города. Правда, эта крепость не была никем освобождена. Скорее, разграблена и брошена. Но люди, оборонявшие ее, заслуживали места в памяти потомков.
Хотя чего врать, скорее всего, и помнить-то будет некому.
– Не плачь, не плачь, девочка моя, – пыталась утихомирить женщина свою дочь. – На вот, возьми куклу. Смотри, кукла не плачет…
Шепот женщины, успокаивающей своего ребенка, был совсем не слышен снаружи.
Их было тридцать. Семнадцать сильных и опытных мужчин, среди которых были военные и охотники, десять женщин и трое детей. Они держали оборону уже месяц, после того как им пришлось покинуть свой переход. Построили крепость, наладили очистку воздуха и воды, справились.
Мать пихала девочке куклу, думая, что та не понимает, что произошло вчера с ее отцом. Веселое личико, намалеванное фломастером, улыбалось, глазки задорно смотрели на плачущую девочку.
Все настоящие игрушки остались наверху в квартирах, грязные, зараженные радиацией и вирусами, поэтому женщина сделала для дочки такую куклу, набив ее кусками губки для мытья посуды.
Кому теперь вообще нужны эти губки?
– Я хочу домой, мама… – жалобно протянула девочка, всхлипывая. Ее мать виновато посмотрела на соседей, отводящих взгляды. – Когда мы вернемся домой? Где папа?
Женщине никак не хватало духа сказать дочурке, что это кирпичное строение в темном высохшем канализационном коллекторе теперь и есть их дом, а папу она больше никогда не увидит, потому что его тело завернули в одеяло и унесли на поверхность.
– Пойдем в палатку, родная, пойдем в палатку, – успокаивающе прошептала мать, сжимая ладонь девчушки.
– Бедная… – прошептала одна из женщин, нагнувшись к закопченному котелку, висевшему над костром, собранным из каких-то щепок.
Когда его зажигали, коллектор заволакивало дымом, который потом уносило в трубы. Но какое-то время дышать здесь было практически невозможно.
Ее подруги по несчастью понимающе переглянулись. Пусть у них и не было детей, однако всем пришлось потерять кого-то близкого и любимого в огне Войны.
Да и потом, после того как их выгнали из убежища. Во время перехода через город, спуска в канализацию, попыток закрепиться здесь. И сейчас.
– Сегодня тихо вроде, да? – спросил самый молодой из охранников. Когда мир рухнул к чертям, парню едва ли было тринадцать, сейчас он был старше, но для старших оставался тем же пацаном. На груди его болтался армейский жетон, на лице – маска противогаза. На автомат он скорее опирался.
– Тихо… – процедил второй сквозь зубы, да так, что через маску было совсем не слышно. – Как бы не сглазить. Нам всем нужен отдых… Хотя бы день, мать его.
Твари перли каждый день, оставляя кучи трупов с обеих сторон от укытия из мешков, наполненных песком.
Хотя не всегда оставляя… Часто забирали своих раненых, и вряд ли для того, чтобы выхаживать…
– Патронов много еще… – снова проговорил самый молодой. – Воды тоже целая цистерна, воздух очищается… А твари… Да кончатся они когда-нибудь ведь?
В ответ раздалось три обреченных вздоха.
– Кончатся… Мы их столько положили… – Мужик почесал давно не бритое лицо. Он не надевал респиратора: зачем ему? Снова
