магазин.
– Зачем? У меня два полных.
– Об экспансивных пулях слыхал?
– Чего?
– Дум-дум еще называются.
– А… – сообразил я. – Разумеется.
– Ну вот это они. Возьми. Против орангутангов самое то, понял?
Коваль бесшумно скользнул в тень железнодорожной насыпи. Я выдавил на ладонь патрон, осмотрел: на конце пули имелось углубление, от которого к основанию медной головки тянулись надрезы. Попадая в тело, такая пуля раскрывается, как лепестки цветка. На занятиях нам показывали фотографии ранений пулей дум-дум. Зрелище впечатляющее. Я покачал головой: запасливый народ – разведчики.
А Коваль тем временем перемахнул через невысокую насыпь, и все – тишина. Только потревоженная завеса тумана колышется над путями, да остро сверкает лунный блик на головке рельса. И тут я запоздало сообразил: мы же не условились с Ковалем, когда он вернется? А если что случится? Сколько ждать и где искать – он ведь даже не сказал, как планирует двигаться. Взгляд упал на ватник, оставленный сержантом возле дерева, – и я сразу почувствовал, как здесь зябко и сыро. Студеный, с креозотной кислинкой воздух по капле выцеживал тепло из тела. Я невольно передернулся.
– Товарищ лейтенант!..
Клименко зашевелился у себя под кустом, судя по всему, перемещался поближе ко мне.
– Чего тебе?
– А правда, что фашисты против нас психов тут держат?
– Как?
– Ну этих… умалишенных. Они их по ночам выпускают, значит. А те к нам через речку плавают и на солдат набрасываются.
Сквозь ветки нельзя было разглядеть лицо солдата, но, судя по тону, говорил Клименко серьезно.
– Откуда ты это взял?
– Ребята рассказывали. Говорят, уже троих с начала месяца, значит, загрызли.
– Прям загрызли?
– Ну… мужики говорят.
Клименко хоть и шептал, но даже шепот у него был гнусавый и дрожащий. Я вспомнил, как боец окунулся с головой в реку, попытался представить, что он сейчас чувствует, лежа в мокрой одежде на холодной земле… и поплотнее запахнулся в ватник.
– Чушь твои мужики говорят. Лучше скажи: замерз?
– Есть маленько, – признался солдат.
– Выпить тебе надо.
– Товарищ сержант в рейде не велит.
– Где?
– В рейде. Когда за линию фронта ходим, значит.
– Я тебе разрешаю.
– Благодарствуем.
Клименко зашуршал палой листвой, и вот уже его голова вынырнула из куста прямо передо мной. Маленький вздернутый нос, выпученные глаза, оттопыренные уши – было в его лице что-то наивно-детское.
– Чего? – Я невольно отстранился от этого ищущего взгляда.
– Дык, значит, согреться бы…
– Чего? А… Откуда ж я возьму-то?
– Чего ж тогда предлагаете? – с обидой прогнусавил Клименко, уползая обратно в заросли.
Краем глаза я заметил, как рельсы перемахнула какая-то стремительная тень, дернулся за автоматом, но тут же узнал силуэт Коваля.
– Ну?
– В паровозе кто-то есть! – выдохнул сержант.
Он скинул на землю автомат и быстро нацепил ватник.
