знать. В конце концов – руковожу операцией я. И приказ брать машиниста тоже мой. И вот теперь, вместо того чтобы злиться, нужно что-то придумать… Сержант продолжал рассматривать дверь, в темноте был виден только его профиль с массивным подбородком. А, какого черта!
– Оffen fur mich![3] – Я решительно ударил по гулкому металлу кулаком.
Сержант сделал движение, будто хотел меня остановить, но тут же дернулся обратно, поднырнув под борт возле лесенки. Сверху донесся звонкий грохот, вялая немецкая брань – и дверь распахнулась, выпустив наружу теплый красноватый полумрак. Подпрыгнув, я ухватил фрица за воротник и дернул вниз, а Коваль молниеносно влетел внутрь. Снова загрохотало. Я прижал фашиста коленом к земле, кое-как нащупал горло в зарослях густой бороды и крепко сжал.
– Пусто! – выдохнул сверху Коваль. – Давай этого сюда!
– Пикнешь – убью! – пригрозил я немцу.
Рывком поднял на удивление легкое тело врага, впихнул в крепкие объятья товарища и, пригнувшись к рельсам, позвал Клименко.
– Стой здесь, мы скоро, – скомандовал я и, взобравшись в кабину, захлопнул дверь.
Внутри было очень тепло. Всю переднюю стену переплетали какие-то трубки с вентилями и манометрами. Из полураскрытых задвижек топки вырывался отсвет тлеющих углей. В этом неверном свете я наконец разглядел того, кого мы поймали. В объятьях Коваля утопал маленький дедок в замызганном овчинном тулупе, борода его заполошно топорщилась в разные стороны, а совершенно лысая голова лучилась отблесками огня. Глаза на морщинистом, с въевшейся в складки копотью лице смотрели не столько испуганно, сколько любопытно.
– Дед, ты разве немец? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Немец! – ответил дед.
Говорил он совершенно без акцента и с какими-то совершенно русскими, распевными интонациями.
– Какой же ты немец? – усомнился Коваль. – С такой-то бородой и в зипуне.
– У меня аусвайс! Могу предъявить. Только вначале дверь запрем.
– С нами сейчас пойдешь! – заявил я. – Расскажешь все, что знаешь.
– Не советую, хлопцы. Порвут вас, и всего делов.
– Чегой-то? – насторожился Коваль.
– Есть кто еще с вами?
– Тебе какое дело?
– Всех в кабину зови. Нашумели.
Коваль, пару секунд поизучав старика, распахнул дверь и помог Клименко забраться внутрь. Долговязый боец сразу же ударился головой о какой-то вентиль над входом и замер, пригнувшись. Дед тем временем подсуетился и лязгнул у него за спиной засовом.
– Нельзя тут ночью, молодежь! – убежденно заявил он. – Жить если не надоело.
– Так! – Я решительно перехватил инициативу. – Давай-ка, ребята, заканчивать. Сейчас пеленаем вот этого облезлого и быстренько к лодке. На нашем берегу разберемся.
– Погоди, командир! – Коваль с сомнением смотрел на старика. – Ты кем нас пугаешь-то?
– А вон, как раз пожаловали. Посмотри. – Дед ткнул пальцем наискось кабины в угловое окошко, единственное не занавешенное тряпкой.
Коваль метнулся к окну, я поспешил следом, махнув Клименко, чтобы стерег старика.
Усыпанный, как бородавками, рядами клепок бок паровоза искрился каплями инея. Из трубы вилась легкая, практически бесцветная струйка дыма. Серебряная полоса рельсов, слегка загибая вправо, уходила в глубину просеки. По ходу движения слева открывалась небольшая поляна с грудой битого кирпича посередине. В контурах кучи просматривался круг. Заметив его, я тут же сориентировался в воспоминаниях двухлетней давности: да, правильно – когда я приезжал сюда в прошлый раз, на этом месте стояла почти достроенная водонапорная башня. И тогда выходит, что вагончик бригады строителей располагался ровно на месте нашего паровоза. А напротив башни, с этой стороны, должны быть…
Но тут мысль моя замерла. Потому что на поляну, полную спустившегося к самой земле тумана, на свет луны осторожно вышли два серовато-коричневых человека. Точнее, человекоподобных существа. Шли они на четвереньках, причем ноги… задние конечности, заметно длиннее передних, несмотря на очевидное неудобство, опирались на ступни, отчего существам приходилось растопыривать колени в стороны, как лягушкам.
