вылечивается, или ты говоришь: «Я тебя люблю», а тебя сразу же любят в ответ, или «Я тебя люблю», а потом десятилетиями работают на дерьмовой работе, чтобы покупать дерьмовую еду, которая что-то значит, или «Я тебя люблю», и ты уже перестаешь быть жирным алкашом, – Стефан задумался, не была ли мама Джейса жирной алкашкой.
– Это тоже часть пророчества? – поинтересовалась Мелисса.
– А ты еще не поняла? – спросил Стефан. Мелисса присоединилась к Джейсу раньше Стефана, около двух месяцев назад – с тех пор, как в Миссисипи появились стаи головастиков с лицами людей. Стефан же примкнул к ним предыдущим вечером, когда они шли к пещере.
– Не пророчество, детка. Реальность. Это просто история. Моя история. Мои предки говорили, что любят меня и проявляли свою любовь, покупая мне рыбные палочки и подарки на Рождество. А потом они погибли после автокатастрофы. Не
– Мне жаль, – сказал Стефан.
– Серьезно? – спросил Джейс.
Стефан подумал над этим и решил, что ему не жаль. Он сказал, что просто надеялся, что после этих слов Джейс сменит тему.
– Да, так мы всегда и делаем. Постоянно куда-то двигаемся. Я любил своих родителей – они научили меня любить их благодаря еде и физическим контактам. Мой разум развивался под гнетом любви. И знаете что? После того как они умерли, я плакал и все такое, но мне все равно пришлось разбираться, как платить за электричество, чтобы работал холодильник, и любовь уже не имела значения. А когда я сорвался с места и отправился в путь, люди задавали мне какие-то общие вопросы о родителях: «Где твои родители? Как ты оказался на улице?» Я был как выбитый зубец в шестерне большого механизма. Любви не стало, и я начал жить дальше. Теперь я уже даже не люблю своих родителей. Любовь проходит, как сыпь. – От последнего сравнения Стефану стало смешно.
– Смейся-смейся, парень, – сказал Джейс. Теперь он сидел опершись на один локоть, тогда как другой рукой тянулся к камню. – Виски, – попросил он.
Стефан наклонился и дал ему бутылку. Джейс отпил и нахмурился.
– Ну да ладно, хватит об этом. Забудьте о механизмах, в машинах сейчас совсем другая геометрия. Разве ты не видишь их в небе, когда смотришь вверх, щуришься и сосредотачиваешься на чакре? Темные щупальца в небе такие же темные, как и…
– Да, как конец вселенной, и это свистящий кальмар. Шика-а-арно, – протянула Мелисса. Стефан посмотрел на нее. У нее были тонкие волосы, гладкие после странствия по дороге и лесу. Она натянуто улыбнулась и погладила ногти больших пальцев. – О, вот и они, – сказала Мелисса уже тише. Она кивнула на заросли темных кустов. Если там что-то и двигалось или ползало, то Стефан этого не видел. Он часто многого не замечал. Джейс, кажется, тоже ничего не заметил, потому что он по-прежнему болтал о небесных щупальцах.
– Действительно, знаешь… – сказал Стефан, а потом затих. Он вытянул руки и немного ими помахал. Разговор Джейса опять превратился в несвязную болтовню.
– Да, – подтвердила Мелисса.
Шогготы просачивались на поляну, будто нефтяное пятно, покрытое пленкой, а затем вывернутое наизнанку и теперь скользящее вверх по холму. Казалось, это занимало у них много времени.
– Знаете, я втянулась в это очень давно, задолго до Миссисипи и Нью-Йорка. Когда все эти рассказы были не более чем намеками в общей истории. Хорошее было время. Я была еще ребенком. Пошла в торговый центр, сделала маникюр, выпила апельсиновый сок.
Стефан понял намек и пробежался вокруг камня, чтобы принести бутылку, лежавшую неподалеку от Джейса, обратно в пещеру. Мелисса подняла обе руки и растопырила пальцы, будто ей сейчас должны были передать ребенка. Она отпила, затем продолжила:
– Было просто хорошо от того, что есть что-то больше тебя в этом мире. Думать, что ты знаешь что-то, чего не знают другие. А теперь об этом все знают.
– Да, и большинство людей уже к этому привыкли. Мы не сошли с ума. Не стали безумнее, чем те, кто жил во время войны или эпидемии. Ну, не считая, наверное, Джейса. Кстати, ты в него влюблена?
– Не знаю. Вроде того. Глядя на него, я будто смотрю в зеркало. Тогда я думаю: «Так вот что было бы, если бы так и не
