— Почему он розового цвета? — удивилась я.
— Потому что молоденьким нимам нравится розовый, а мне — нравятся молоденькие нимы, — просто ответил маг, видимо, планировавший соблазнять глупышек с помощью хмельного зелья.
Не долго думая, я опрокинула в себя хмельное снадобье.
— Осторожно, он крепковат… — начал было Онри, когда я опрокинула в себя эль.
— Я умею пить, — уверила я, обтерев рот ладонью.
И вдруг фигура мага раздвоилась перед глазами, точно от эля у меня разъехались в разные стороны глаза, как у его создателя.
— Катарина, ты зачем выпила эту гадость? — всполошился наконец Ян.
— Ффсе ороссо, — уверила я, осознав, что вместо человеческой речи изо рта вылетают замысловатые рулады. Неожиданно меня качнуло, пол закачался под ногами, стены поплыли, и мне пришлось признаться: — Надэ ж… Я пяная.
Я свалилась на продавленный диван и провалилась в глубокий, похожий на беспамятство сон.
Меня разбудил беспрерывный ритмичный стук, словно кто-то рядышком вбивал в стену гвозди. Похмельная голова не просто болела, а нещадно трещала, и во рту стояла такая сухость, что драло горло. В комнате царил настоящий ледник, даже нос замерз.
Застонав, я перевернулась на кровати, расставила руки и вдруг поймала себя на мысли, что вряд ли имела место для столь шикарного маневра на продавленном диване Янова приятеля.
Резко открыв глаза, я сморщилась от жалящего солнечного света. Оказалось, что я, полностью одетая и обутая в сапоги, лежала в собственной постели на изгвазданном грязной обувью бежевом покрывале и не имела в недужной голове ни одной трезвой мысли, каким образом перенеслась из заколоченного особняка в свою спальню.
Магический эль перемещал людей в пространстве? Одно становилось ясным наверняка, что он начисто стирал воспоминания.
На прикроватном столике в глиняном стаканчике остывал отвар от похмелья, видимо, заботливо оставленный отцом. С благодарностью отхлебнув чуть горьковатое на вкус, но поистине спасительное средство, я дотронулась до пульсирующего красным сигналом магического вестника. Устройство издало невнятный сип, надрывно раскашлялось, а следом раздался надсадный вопль шефа:
— Войнич, ты разжалована!
Я вздрогнула от боли, стрельнувшей в голове.
Из конторы редактор выгонял меня по семь раз на дню, а потому грозным посланием душевного трепета не вызывал. Но складывалось ощущение, что в злобный клич он вложил весь мало-мальски возвращенный голос и теперь онемел как минимум на неделю.
Похоже, ему пришла депеша о том, что вчера мы с Яном учинили погром в оранжерее и оплатили взыскание в стражьем пределе за счет конторы «Уличных хроник». Теперь конторе точно никогда не придет приглашение на открытие новых сортов каких- нибудь тюльпанов.
— Зря вы, шеф, себя не бережете. — Я прихлебнула антипохмелина. — Не стоило вам, шеф, так надрываться.
Приведя себя в порядок, я вышла в кухню, где отец суетился возле очага с пыхтящей кастрюлей каши, а дядюшка Кри, заняв место во главе стола, пересчитывал аптекарские чеки и неуверенным почерком записывал выручку в толстую бухгалтерскую книгу. Бывший арестант в отличие от моего бесхитростного родителя действительно неплохо разбирался в цифрах и виртуозно проводил в уме сложные расчеты. Если Кри садился за стол для игры в «двадцать одно», то раздевал противников до кальсон. Он проигрывал только в шашки — никак не мог понять логику занятной игры.
Родитель окинул меня хмурым взглядом и поинтересовался только из вежливости:
— Как ты себя чувствуешь?
— Сносно, — соврала я. — А где Ян?
Мужчины быстро переглянулись, заставив меня насторожиться.
— Разве не он меня привез? — вопрос был риторическим.
— Сказать точнее — принес, — безжалостно поправил папа, давая понять, что девица, окончившая два с половиной курса в Институте благородных девиц, просто не имела права вползать в дверь на коленках, а еще лучше въезжать на чужих руках.
Становилось ясно, что вчера бедняга Ян напоролся на допрос с пристрастием от моего благородного отца и его не особенно благородного, но исключительно убедительного приятеля, а потому сбежал с такой проворностью, что мелькали пятки.
