Мне был послан многозначительный взгляд.
— Другими словами, ты обвинила Чеслава Конопку в убийстве!
— Но я не написала имени и звание поменяла…
— Конечно, никто не догадался, что посланник — это наш родименький королевский посол, а он понял и натравил на нас мирового судью! Поэтому…
— Шеф, вы не можете меня разжаловать! — перебивая обвинительную тираду, заявила я. — Вы ведь тоже когда-то пострадали из-за произвола вельможи!
Ни для кого не было секретом, что пять лет назад шефа выставили из столичного газетного листа за дерзкую статью о растрате королевской казны. С тех пор он старался держаться подальше от громких скандалов, довольствуясь светскими сплетнями и рассказами об оранжереях.
— Да как ты?! — выдохнул бедняга и размахнулся чернильницей, дабы запустить ее в мою сторону, но лишь плеснул черной массой себе на сюртук. Взвыв, точно раненое животное, он нехорошо выругался матом, но тут, окончательно и бесповоротно, шефа покинул голос. Онемев, он бешено пучил глаза, силясь разразиться возмущенной тирадой, однако изо рта вырвалось лишь змеиное шипение.
— Я принесу вам водички! — заявила я и дернулась в сторону крошечной кухоньки, где обедали газетчики, ради экономии довольствовавшиеся принесенными из дома в специальных ларчиках перекусами.
Абсолютно не чувствительный к происходящему, Ян стоял высоким столбом, сунув руки в карманы портов, и старался подавить сладкие зевки. Пришлось схватить его за рукав и потащить за собой, точно глупого мула.
Только мы оказались в тесной каморке, пахнущей скисшим молоком, я прошипела:
— Как ты мне позволил такое сотворить?
— Ты была очень убедительна.
— Святые Угодники, я всегда убедительна, когда на пьяную голову задумываю какую-нибудь глупость! Я же газетчица!
— Ты сказала, что в нашем мире ты или охотник или жертва, а ты ненавидишь быть жертвой. — Видимо, у меня сделалось такое лицо, что Ян догадался: — Похоже, именно этот разговор ты помнишь.
Не зная, что ответить, я изобразила возмущение:
— Почему ты опять мне тыкаешь?
— Вы ехали на моей спине совершенно пьяная, нима Войнич, я решил, что мы стали немножечко ближе.
— Не ври, — буркнула я и, позабыв хотя бы для вида налить из графина воды, вышла в общую залу. И мне вовсе не почудилось, что следом донеслось издевательское фырканье.
Если мне казалось, будто хуже уже ничего случиться не могло, разве что меня разжаловали бы до посыльной, то к вечеру мир окончательно повернулся ко мне спиной. В издыхающей от усталости конторе появились дознаватели в сопровождении стражей из городской тюремной башни. С их появлением в общей зале сгустилось зловещее напряжение, даже магические светильники затрещали.
Пройдя в центр комнаты, они оглядели притихших газетчиков, смерили оценивающим взглядом немого, как рыба, шефа и громко объявили:
— Газетчица Катарина Войнич обвиняется в возведении напраслины на королевского посла Чеслава Конопку и согласно решению суда должна быть сопровождена в тюремную башню…
— Я не возводила напраслины! — для чего-то заспорила я, хотя прекрасно понимала, что ругаться с патрулем все равно что высказывать возмущение ручке на запертой двери — абсолютно глупое занятие.
— Вы утверждаете, что актерка Анна Кобыльская, известная под псевдонимом Жулита, — жива и прячется в вашем доме…
Он мог не продолжать. Колонку я написала до того, как узнала об отъезде спасенной самоубийцы.
В голове вдруг стало пусто и звонко. Пока они что-то говорили о судебном заступнике, я поймала себя на совершенно неуместной мысли, что поутру все-таки стоило найти молельную и поставить Святому Угоднику Аврилу курительную палочку, даже десяток палочек, не пожалев медяков. Глядишь, заснула бы в собственной кровати.
III
