леса. Оказалось, что в беспамятстве я умудрилась добраться до разрушенного замка «Крыло ворона», стоявшего на обрыве за городской стеной.
Несколько лет назад столичный меценат попытался его восстановить, нагнал чернорабочих, но потом с верхотуры сорвался каменщик, и газетные листы подняли настоящую истерику. Городского благодетеля заклеймили вечным позором, работы спешно свернули, а в народе укоренилось мнение, будто развалины прокляты, раз в них погибают люди.
Через ветхую дверь, державшуюся на одной ржавой петле, мы выбрались из башни. Цитадель стояла на холме, откуда, точно в насмешку, открывался потрясающий вид на Гнездич, окутанный вечерними сумерками.
— Оставайся здесь, — резковато произнес мой спаситель. — За тобой сейчас приедут.
В тот момент, когда он повернулся ко мне спиной, я выпалила:
— Что это было?!
Ночной посыльный резко замер, словно его ударили. Я буравила его фигуру злым взглядом. Он прятался за черным цветом, на лице — маска, на руках — кожаные перчатки. Мысль, что из-за моего безрассудства мог лишиться жизни еще один человек, вызывала жгучую ненависть.
— Я не знаю, как выразить благодарность за спасение, но… Ты же сам мог погибнуть! — Сама того не осознавая, я истерично заорала: — Я знаю, что тебе заплатили, но рисковать своей жизнью из-за денег? Ты в своем уме?!
От молчания звенело в ушах. Ночной посыльный не ответил.
Прошла секунда, вторая. Вдруг он развернулся и, снимая на ходу кожаные перчатки, стал решительно приближаться ко мне, двигался он с хищной грацией. Невольно я попятилась и охнула, когда горячая ладонь мягко легла мне на глаза.
Секундой позже мои приоткрытые губы опалил поцелуй. Он целовал меня медленно, с неожиданной нежностью. Обвел языком контур рта, чуть прикусил зубами нижнюю губу. Я вцепилась руками в его куртку, не желала отпускать, лишь продлить мгновения ласки, но он отстранился.
— Спасибо, что спас меня, — пробормотала я, но в ответ прозвучало молчание.
Теплая ладонь исчезла. И он ушел, но я продолжала стоять, безвольно уронив руки, не в силах открыть глаз. Кажется, он хотел, чтобы мне, наконец, открылось его настоящее лицо…
Тишину нарушил испуганный крик, с трудом пробившийся через звон в ушах:
— Зои! Святые Угодники, Зои!
Кто-то затряс меня за плечи. Я заставила себя разлепить веки. Передо мной стоял взлохмаченный, запыхавшийся от бега Кастан Стомма. Видимо, исчезновение беспокойной клиентки настолько напугало непробиваемого судебного заступника, что он даже забыл мое имя.
— Что с тобой случилось? — Он сжал мои плечи, заглянул в лицо, и неожиданно меня затрясло от пережитого потрясения.
— Здесь был этот человек… — пробормотала я, вдруг почувствовав, что готова расплакаться. — Ночной посыльный… Он спас меня. Не дал сорваться вниз.
Я громко шмыгнула носом, не в силах справиться с подкатывающим горьким комком слез.
— Хорошо, — произнес Кастан, крепко прижимая меня к груди.
— Он мог погибнуть из-за меня! — По щекам катились слезы. — Понимаете, Кастан? Если бы он умер, я не смогла бы с этим жить…
— Тише. — Судебный заступник погладил меня по спине. — Все уже закончилось. Тише…
Вцепившись в бархатные лацканы на сюртуке Кастана, я прятала лицо на его груди и ревела, громко, надрывно, как не плакала даже в безотрадном детстве.
Накануне народных гуляний, как в насмешку, в Гнездич пришла непогода. Небо скрылось под плотной завесой серых облаков, скрывшей главного гостя на празднике весны — теплое солнце. Гирлянды бумажных цветов, развешанные между фонарными столбами, повисали неопрятными лохмотьями и от порывов злого ветра щедро осыпались на головы прохожих.
По дороге к дому Кастана Стоммы я с любопытством смотрела в застекленное окошко кареты. Несмотря на промозглость и дождь, город пребывал в лихорадочном возбуждении. В питейные подвозили бочки с темным элем. В едальнях вторые сутки вываривали традиционное алмерийское угощение — густой жирный студень из свиных ножек. Потом его нарезали кусками, приправляли острым хреном и продавали с лотков на пешеходных мостовых.
Дверь в особняк открыл знакомый дворецкий с выражением вселенской скорби на лице. По дороге в кабинет хозяина он
