Историю жизни и смерти семьи Каминских Кастан выслушал в гробовом молчании. Он не задавал вопросов, не изменял непроницаемому выражению на лице. Разве что руки, лежавшие поверх одеяла, сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки. А когда я закончила говорить, фактически обвинив Стомму-старшего в убийстве, он с отрешенным видом отвернулся к окну.
В палате королевской лечебницы, напоминавшей номер на дорогом этаже в «Грант Отеле», повисла принужденная тишина. По оконному стеклу сбегали тонкие струйки зарядившего дождя. В парке вокруг лечебницы ветер с яростным огоньком трепал расцветшие листьями деревья.
— Кастан, — осторожно позвала я, — мне жаль.
— Тебе жаль? — По-прежнему разглядывая уличный пейзаж, явно не подходивший для услады глаз, он скривил бескровные губы в невеселой усмешке. — Как ты можешь прощать нас?
— Но ты-то ни в чем не виноват, — не желая, чтобы он каялся в чужих грехах, заспорила я.
Неожиданно с треском распахнулась дверь, и в палату влетел запыхавшийся секретарь. За время, что мы были знакомы, мне ни разу не довелось видеть небрежности в его одежде. Он педантично застегивал все пуговицы, старался не оставлять чернильных пятен на манжетах, но вдруг появился растрепанный, с вылезшей из-за пояса штанов рубашкой и с круглыми испуганными глазами.
— Нима Катарина, вы должны это увидеть!
Он сунул мне в руки напечатанную красными чернилами газетную «молнию».
При взгляде на четкую, хоть на стену вешай, гравюру Лукаса, мое сердце пропустило удар. Автором колонки и оттиска значился Пиотр — распроклятая заноза в пятке — Кравчик. С присущим пафосом он рассказывал историю газетчика Яна, на самом деле являвшегося ловким и неуловимым вором, известным далеко за пределами Гнездича, ночным посыльным.
— Катарина, что случилось? — скрипучим голосом вопросил Кастан.
Когда колонка оказалась в его руках, то он поменялся в лице и вдруг неловко, как старик, кривясь от боли в раненом боку, начал подниматься на кровати.
— Суним Стомма, вы что делаете? — вскричал секретарь.
— Кастан, немедленно ляг обратно! — приказала я. — Тебе еще нельзя вставать!
Вдвоем с парнем мы бросились к судебному заступнику.
— Как ты мог допустить выход этой гадости?! — Не зная, куда деть злость, он набросился на разнесчастного помощника.
— Я же не провидец — знать, какая колонка выйдет!
— Вот поэтому я не допускаю тебя до серьезных дел! — бесновался шеф. — Ты не умеешь просчитывать шаги наперед…
У меня в душе кипела злость, требовавшая немедленного выхода. Когда я арбалетным болтом вылетела в коридор, судебные заступники изумились настолько, что перестали скандалить.
От конторки «Уличных хроник» меня отделяла всего пара улиц, и я даже не заметила, как минула их. Бледная от злости, я ворвалась в рабочую залу и замерла, высматривая Пиотра. Он сидел за моим столом и, крутя между пальцами принадлежащее мне чернильное перо, качался на стуле.
— Думал, что ты раньше придешь, — осклабился он.
— Надеюсь, что тебе очень хорошо заплатили за мерзость, которую ты напечатал в «молнии»!
Он чувствовал себя победителем, злорадно ухмылялся и никак не ожидал, что кто-то вцепится ему в волосы. Налетев на подлеца точно фурия, я схватила его за космы и рванула с такой силой, что он по-бабьи взвизгнул и кувыркнулся на пол.
На контору обрушилось оцепенелое молчание.
— Ты рехнулась, кошка драная? — проскулил он.
— Так и есть! — рявкнула я.
— Катарина, прекрати! — Всполошенный шеф схватил меня под мышки и оттащил от Кравчика.
— Шеф, вы тоже не лучше! — вырвалась я. — Как вы могли отправить в печать такую «молнию»? Ему-то за это заплатили деньги, но вы?! Лицо Яна теперь на каждом столбе висит!
Редактор странно переглянулся с отряхивавшим пиджак Пиотром.
— Так вы в доле? — обомлела я, а в следующий момент размахнулась и вмазала предателю кулаком в нос. В кисти что-то
