На Болоте готовились плахи. Двадцать штук. Точились топоры, палачи потирали руки…
Триста четыре. Человека.
Из них более пятидесяти русских стрельцов. Православных, черт их дери! А ведь еще и…
В Немецкой слободе выцепили почти десяток резидентов от ордена иезуитов. Народ поднял шум, но авторитет Патрика Гордона был непререкаем. Его, кстати, как истинного шотландца, страдания иезуитов не трогали. Пусть он был и католиком, но достаточно своеобразным. Слишком уж доставалось Шотландии, чтобы люди там покорно слушали священников.
Москву лихорадило.
Старец Симеон оказался человеком не слишком стойким морально. Что сдохнет – Софья не боялась. Не настолько уж он стар, это первое, и второе – такие не дохнут. Такие живеют, жиреют и наглеют на глазах. Но не на дыбе.
Жестоко?
Нет, жестокостью было бы отдать его царской семье. Царевны, как узнали, кто отравил брата, покушался на них и планировал их смерти, слегка озверели. Разорвали бы на сотню маленьких симеончиков, не иначе. Препарировали бы не хуже студентов биофака.
Причиной покушения оказались иезуиты.
Еще бы! Русь, понимаешь ли! Они тут всю Европу накрыли, в мусульманские страны загребущие лапки протянули, а тут вроде как христиане – и упс! А у нас тут православие, проваливайте, откуда пришли! А страна-то богатейшая! А хотелка-то жжет!
План был прост.
Сначала посеять рознь в самом народе, для чего надобно подсунуть Никону харо-ошую идею! Конечно, святые книги надо унифицировать, кто б спорил, но кем и как?! Впрочем, потом Никон попер в дурь и половину сделать не успел, но заделки остались. Новая вера с «троеперстным кукишем», старая «истинная» вера… чуть не хватило до драки! Из Аввакума начали лепить героя и мученика, кстати, Симеон этому поспособствовать не успел, но хотел.
Вмешалась Софья.
В Дьяково до Аввакума было не добраться, а подбирать кого другого на его место… Он-то добирался до кого угодно из своей паствы! Так что…
Пришлось временно прекратить работу над религией и начать обработку царской семьи.
И снова споткнуться на Софье.
То есть тогда-то Симеон думал, что на царевиче Алексее, но это – прошлое. Сейчас он знал, кого ненавидеть. Зубами б глотку перегрыз, только дай дотянуться. Но кто же даст?
А еще те, кто по доброй воле работал на иезуитов, те, кто подбивал стрельцов на бунт, те, кто мутил народ… одним словом – завтра с жизнью должны были расстаться триста четыре человека – и Софья знала о каждом. О каждом читала, спускалась в допросные подвалы, в глаза им глядела, протоколы допроса кое-где наизусть выучила…
Легко ли подписывать приговоры?!
Софья вообще не знала, как живут политики в XXI веке. Или когда отправляешь на верную смерть во всякие Ираки и Ираны толпу мальчишек – ты не понимаешь, что стоит за твоим росчерком пера? Статистика – это ведь не живой человек, статистике не больно, она не плачет под стенами Кремля женскими и детскими голосами…
Софья тряхнула головой.
Выйти за стены Кремля не представлялось возможным. Стрельчихи, притащив с собой детей, просто караулили ее – и избавиться от них не мог никто. Не плетьми же разгонять… Или стоило бы?
– Ты и правда собираешься их казнить?
– Да.
– И присутствовать на казни?
Темные глаза были непроницаемыми. Федя вдруг подумал, что Софья совершенно не похожа на отца. У всех у них так или иначе проявлялась романовская кровь. Или голубизна глаз, или светлые волосы – Алексей так вообще был копией отца. Да, было что-то и от Милославских, но Софья не походила ни на кого. Темные – не черные, скорее коричневатые, словно соболиная шкурка, – волосы, темные глаза – тоже между карим и черным… И когда они светлели, как сейчас, казалось, что в них танцует алое пламя. Ясное умное лицо, серьезное и задумчивое. Красивое?
А вот это сложно было определить.
Софья была слишком личностью, чтобы просто быть красивой или смазливой.
