в волховстве, ведьмовстве и прочей чернокнижной хрени».
Опять же, немного выдумки и актерских усилий с его стороны, и у батюшки появится прекрасный компромат. А это вещь такая… гм, в царской работе завсегда полезная.
– Государь?
Надевая перчатки черного шелка обратно, сереброволосый целитель мимоходом оценил следы чужих попыток убрать его неизвестно откуда взявшийся «подарок». Самый свежий отпечаток посторонней энергетики принадлежал отцу Зосиме, а вот второй…
«Растет Домна, определенно растет в мастерстве. Надо бы девочку при случае подарком побаловать».
Разумеется, вслух прозвучало совсем другое:
– Вспоминай, кого ты присудил к смерти за последние год-полтора. Женщина, лет тридцати от роду, русоволосая…
Шевельнув рукой и задумавшись с таким видом, будто что-то уточнял, царевич с ясно слышимым сомнением продолжил:
– Возможно, имеет какое-то отношение к лекарскому делу. Ее пытали каленым железом, затем еще живой спустили под лед. Было такое?
Ворохнувшись на ложе и засипев еще сильнее, Пимен прокаркал, время от времени сглатывая тягучую слюну:
– Было, государь. Прошлой зимой казнили одну ведьму-чернокнижницу. Знать, она на меня порчу и навела, тварь подлючая…
– Это хорошо, что вспомнил, потому что ведьма твоя на самом деле ей не была. Под пытками себя оговорившая, казненная без какой-либо вины… Ты хоть понимаешь, что наделал? Господь наш Иисус заповедал нам любовь и милосердие – ты же именем Его отправил невиновную на мучительную смерть.
– Она была… кхе-кха, была язычницей!!!
– Должно было тебе привести ее душу в лоно церковное тем путем, что Спаситель указал – проповедями и ласковыми увещеваниями. Ты же пошел по стопам католиков, неся Благую весть огнем, пыточным железом и студеной водой.
Брезгливо подернувшись, Рюрикович отступил назад:
– Сказано в Писании: «Мне отмщение, и Аз воздам»! Вот и принимай заслуженную кару.
Отшагнув еще дальше, он прошипел – тихо, но вместе с тем достаточно внятно для того, чтобы его услышал настоятель Варлаам:
– Еретик!..
Достойным завершением небольшого представления стал демонстративно-сдержанный гнев наследника трона, уменьшившийся вскоре до сильного неудовольствия, коим юноша, чья тяжелая грива отливала живым серебром, добросовестно поделился со всем своим окружением. Первый день свитские, монастырские насельники[148] и богомольцы еще терпели. Второй – тоже, хотя уже и с трудом. Третий день начался с проводов санного обоза архиепископа Пимена в его новгородскую епархию (хотя многие сомневались, что он до нее доедет) и уже к полудню государь Димитрий Иоаннович поделился толикой своей благодати с дюжиной паломников из тех, кто прибыл на берег Сиверского озера в надежде на исцеление. Все остальные облегченно выдохнули и приободрились – аккурат до вечернего богослужения в храме преподобного Сергия Радонежского, прошедшего в еще более давящей атмосфере. Пожалуй, единственными, кто не чувствовал никаких неудобств рядом с гневающимся царевичем, были воины его охраны (и без того отличавшиеся каменно-невыразительными рожами живых истуканов) и старец Зосима…
– Отверзу уста моя, и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся, светло торжествуя, и воспою, радуяся, Тоя вхождение!..
Слушая красивый начальный канон в честь третьего из двунадесяти великих праздников[149] , Дмитрий разглядывал убранство и настенную роспись церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы. Время от времени его взгляд цеплялся за белоснежные фарфоровые оклады потемневших от времени икон и тогда на память приходили остальные дары из последнего вклада[150] царской семьи Кирилло-Белозерской обители. Дюжина потиров[151] из превосходного дымчатого хрусталя, стальной инструмент для монастырских оружейных мастерских, толстые свечи со сгорающим вместе с воском фитилем, фаянсовая посуда и оборудование для малой зельеварни… Впрочем, последнее предназначалась в подарок всего лишь одному конкретному монаху-целителю, совсем недавно перешагнувшему жизненный рубеж в девять десятков лет.
– Песнь победную поим вси Богу, сотворшему дивная чудеса мышцею высокою и спасшему Израиля, яко прославися!
Закончив разглядывать свод церкви и присутствующих на службе монахов, один из которых отчего-то казался смутно знакомым,
