Джон Браннер
Предпочитаю молчать
Хескет знал камеру настолько хорошо, что она стала почти частью его тела. Правда, в ней не было ничего, что заслуживало бы более длительного изучения.
Расстояние от пола до потолка равнялось семи футам, от двери до противоположной стены - семи футам, от левой стены до правой - семи футам. В этом до неприятности симметричном объеме размещались две противоперегрузочных койки с пристежными ремнями и нечто вроде раковины, используемой для умывания и прочих гигиенических надобностей. Когда-то здесь же находился радиопередатчик с блоком субпространственной связи, но его убрали отсюда так давно, что теперь даже место на стене, где он крепился, отыскать можно было с большим трудом.
По суди дела (Хескет каждый раз вспоминал об этом, стоило ему обратиться мыслями к таким редким для него теперь темам), обстановка являлась точной копией внутреннего интерьера спасательной капсулы. Или, возможно, - поскольку карногам был свойствен экономический склад мышления, - она и была спасательной капсулой. Хотя чаще всего Хескету приходилось думать о вещах несравнимо более серьезных, чем размышлять о подобных малозначащих частностях.
Карног, который обычно приносил ему пищу, запаздывал.
Прежде такого никогда не случалось, и желудок, приученный к неизменной рутине, принялся урчать. Хескет терпеливо уселся на край койки, той, которой отдавал предпочтение (хотя между ними обоими не было никакой разницы). Но необычность происходящего не давала ему покоя.
Все шло нормально, в последние дни его рассудок не причинял ему никаких неприятностей. Поток мыслей тек также неторопливо, как вода из хорошо отрегулированного крана. Но сейчас он испытывал прилив эмоций: желание, чтобы они пришли поскорее и накормили его, чтобы он мог отойти ко сну с полным желудком.
Мысль, что в такой ситуации стоит что-нибудь предпринять, конечно же даже не пришла ему в голову. По той простой причине, что предпринять он ничего не мог.
Появился этакий зуд в спине, он изогнулся, чтобы почесаться. Когда неприятное ощущение понемногу прошло, он обнаружил, что его трясет, и это было странно. Одежда, которую он не менял с тех пор, как давным-давно попал сюда, после многочисленных стирок почти не грела, но карноги предпочитали теплый климат, и ему никогда не приходилось страдать от холода.
Когда его взяли в плен, то позволили сохранить наручные часы с календариком, поскольку выяснилось, что у него нет внутреннего ощущения времени, но неизменный распорядок жизни в его крохотной каморке служил точкой отсчета в его рутинном существовании и он нечасто глядел на циферблат. Но сейчас посмотрел и нахмурился, потому что положение стрелок говорило о том, что время кормежки давно прошло.
Так или иначе, как бы там ни было, но никто из них не показывался.
Наконец он поднялся, подошел к двери и прижался к ней ухом. Он знал, что там идет коридор, частично из-за того, что имел возможность его видеть когда его сюда отводили, хотя тот период он помнит теперь недостаточно отчетливо, а также потому, что ему часто приходилось слышать осторожные крадущиеся шаги карногов, проходящих мимо, так часто, что он сбился со счета. Теперь там тоже слышались звуки. Но это были не карноги…
Звуки были настороженными, что-то вроде неритмичных двойных ударов, и от них создавалось впечатление, что производились они чем-то большим и очень неловким. От звуков этих в голове Хескета зашевелились давным-давно уснувшие там мысли, а дрожь стала неконтролируемой.
Он вновь уселся на койку и обхватил себя руками, стараясь сохранить тепло тела. Звуки эти, подумалось ему, должны были иметь какую-то связь с сегодняшней задержкой пищи и он почувствовал вялое недовольство.
Какое-то время спустя нечто, издававшее эти звуки, приблизилось к его двери и остановилось. Послышались неуверенные шорох и шелест - кто-то неумелый снаружи пытался отворить запор, придерживающий скользящую панель; раздались резкое звяканье, что-то раскаленное добела и шипящее прошло сквозь замок и закончило свой путь ожогом на противоположной стене. Хескет вскочил, намериваясь бежать… Но бежать было некуда.
- Ну и ну, будь я проклят и испепелен! - обрушился на его уши громыхающий голос. - Человек!
Хескет медленно поднял голову и взглянул на фигуру в скафандре и шлеме в дверном проеме. Прошло немало времени с тех пор, как ему приходилось пользоваться словами, но его рассудок отфильтровал смысл произнесенного.
- Человек, - произнес он сам для себя, и хотя его голос прозвучал хрипло, само слово вспоминалось удовлетворительно. Он справился с целым предложением:
- Да, я человек.
- Ну и ну, будь я проклят, - повторил незнакомец. Он сделал шаг назад и оглушительно крикнул, звук его голоса эхом прокатился по коридору. Потом незнакомец протянул руку.
Но Хескет позабыл, что теперь следует делать.
Чужак пожал плечами, осклабился и откинул шлем. Втянул воздух, лицо его перекосилось, и он произнес тем же громогласным голосом:
- Парень, могу спорить, ты рад меня видеть! Меня зовут Уолтере - Второй Объединенный Флот. Сегодня мы вышвырнули из этого сектора карногов и решили поглядеть, чем же мы обзавелись. Слушай, и сколько времени ты проторчал в этой вонючей дыре, а? Впрочем можешь не отвечать - вряд ли ты помнишь.
- Мое имя Хескет, - очень спокойно ответил пленник, не пытаясь подражать крикам собеседника. - И я знаю, сколько времени я здесь нахожусь. Я нахожусь здесь двадцать восемь лет, два месяца и семнадцать дней.
Теперь в коридоре объявились и другие люди, настороженные, с оружием наизготовку, восклицающие от удивления так же несдержанно, монотонно и громогласно. Хескет, которому за все время его заключения не приходилось иметь дело с иными звуками, кроме собственных шагов по камере, журчания воды и крадущейся поступи карногов, забыл, какими оглушительными могут быть человеческие голоса. Всеми возможными способами он постарался защитить свои уши от их болтовни.
Ему вручили одежду, космический скафандр, он кое-как сумел облачиться в него, думая о мире, лежащим снаружи, о Вселенной, которая за эти двадцать восемь лет стала смутным воспоминанием. Но все это продолжало оставаться не совсем реальным из-за неприятных ощущений в желудке.
Его вели по коридору, а он лихорадочно шарил глазами по сторонам, надеясь отыскать свою миску возле одного из метровых карногов, валявшихся на полу. Заметив его состояние, Уолтерс ухмыльнулся:
- Приятно на них глянуть, когда они валяются вот так, кверху лапками, верно, Хескет? - прогрохотал он.
Хескет покачал головой, этот жест получился у него непроизвольно.
- Нет, - возразил он. - Я голоден.
- Мало того, что запихали тебя в конуру, так еще и голодом морили? Вот скоты! Ничего, доберемся до корабля, там ты быстренько придешь в норму.
Хескет возразил было, что его вовсе не заставляли голодать, что это люди разрушили тщательно продуманную карногами систему опеки над ним, но на это его, вместо ответа, запихали в тесную каюту, которая внезапно рванулась вперед, так что к голоду добавилось еще одно неприятное ощущение. Потом дверь каюты распахнулась и они оказались на поверхности погруженной в ночь равнины. Крупные алмазы звезд заплясали на черном небе и обрушились на разум Хескета: открывшееся пространство больно отдалось в глазах, привыкших за это время к объему в семь-на-семь и семь футов, и не успевших перефокусироваться.
Хескет потерял сознание.
