Из подземелий городской тюрьмы меня вынесли в час совы, отдали Яношу и Илоро, дежурившим у входа.
— Лира, чаюри! Лачинько!
А я ничего не могла сказать, только мелко тряслась и открывала рот, хватала воздух, как выброшенная на берег рыбешка. Было страшно, до жути страшно — вдруг коадъютор передумает, вдруг Ньето убедит его снова устроить испытание зверями… Он ведь до последнего не верил, осматривал мои ноги чуть ли не через выпуклую линзу — такие использовал Сорел для наблюдения за звездами.
— Что и требовалось доказать, господин коадъютор! Шильда контролирует флер!
— Что и требовалось доказать, Ньето, ты идиот! — усмехнулся суфраган Рамос. — Выслужиться захотел? Самый умный? Самый наблюдательный? — покосился на заполняющего бумаги коадъютора и прошипел: — Знаешь, сколько я видел таких, молодых и резвых? Через голову прыгнуть решил? Так я позабочусь, чтобы тебя перевели поближе к райанским горам — там тебе и ведьм, и нечисти по горло будет!
— Я докажу вам, что я прав! Она же не остановится! Она…
— Достаточно, младший суфраган Ньето, — поднял голову коадъютор. — Перевяжите девочку и верните ее римела.
Рука начала сохнуть после «перевязки» суфрагана. Крепкий жгут, спрятанный под бинтами, я проносила почти шесть часов вместо положенных двух — от шока я не чувствовала ни боли, ни онемения. А потом стало поздно.
Я сидела в трясущейся на ухабах кибитке, ковыряла ладонь, глупо надеясь, что уж
— Мы оба знаем,
Я думала, он блефует, пугает меня, и выронила карты, когда при очередной попытке «погадать» — в глухой деревушке, за полсотни лиг от Гренады! — в мой подбородок уперся стек.
— Здравствуй, римела. Погадаешь на удачу?
Я смотрела на улыбку суфрагана, на спящий медальон Паладинов, демонстративно блестевший поверх камзола, и понимала, что это конец, что Лаурой Рэйлирой Орейо, Волчицей райанов, Обезьянкой Роха мне больше не быть, даже если я доберусь до княжества.
Однорукая калека Йарре просто не нужна. Тимару — может быть, но Йарре…
Я же не дура, я прекрасно понимала, какой меня хочет видеть граф! Сильной, смелой, способной отвечать за себя и других. Как он гордился мной, когда я вывела попавшую в окружение полусотню! Когда возвращалась, пропыленная, запыхавшаяся, и бодро рапортовала, что его приказ выполнен! Как горели его глаза, когда меня хвалили командиры — «если будет позволено сказать, господин, леди Орейо оказала отряду неоценимую помощь». Он сжимал мое лицо в ладонях и тихо говорил, перемежая слова короткими поцелуями:
— Умница. Ум-ни-ца.
А я млела в его объятиях и готова была наизнанку вывернуться, луну с неба достать, пойти в Лес и нырнуть на дно океана — лишь бы не отпускал. Лишь бы шипр, лишь бы сильные руки, лишь бы теплые губы и тихий шепот:
— Лето мое, радость моя…
И его сердце, бьющееся у моего уха.
Я заболела Йаррой еще в лагере, еще до Пратчи. Граф вдруг стал необходим мне, как воздух, как вода, как Тимар, и даже чуточку больше. Я стеснялась, краснела, пряталась от него — упасите Светлые, догадается, заметит! Засмеет же… Это же глупость, слабость, а я должна быть сильной, такой, как леди Алиссандра, — я уже знала, что она училась вместе с графом и Императором Сином у Роха. Иногда я даже нарочно сбегала в другой конец лагеря — само собой, по уважительным причинам: осмотреть обоз, проверить периметр, еще что-нибудь, а Йарра находил меня и беззлобно ругался, ворчал:
— Ну что ты бегаешь от меня, как от чумного?
— Я?.. Я не бегаю, что вы! — Уткнуться в его грудь, задыхаясь от радости, что он здесь, со мной, что он сам искал меня, а не поручил Койлину. Обнять его, ответить на поцелуй и шагнуть назад — чтобы удержал, чтобы сам удержал, а не я на нем висла! И благословлять темноту, что никто не видит, и особенно —
Я болела Йаррой и с ума сходила при мысли, что ничего больше не будет: ни крепких объятий, ни ночных разговоров, ни бешеной скачки — на врага, ни танцев с лучами, где Йарра вел меня, как раньше Рох, и жаркий воздух пустыни вдруг наполнялся запахом соли и йода… Зачем я ему — такая? Жалкая калека, грязная побирушка… Чтобы он был со мной только из-за флера? Чтобы, стряхнув наваждение, обливал презрением и спешно уходил, как те, кто совал мне монеты на паперти?.. Я ведь не могла больше помогать добисаркам — мое лицо и изломанное тело больше отпугивали, чем привлекали… А надежду заработать на целителя я
