Перехватило дыхание и померкло в глазах. На фотографии, несомненно, была моя жена. А у мальчишки – наши фамильные черты.
Я вглядывался в Асино лицо, пытаясь разглядеть в нём – что? Тоску? Страх? Но ничего подобного не находил, разве что – грусть. Мальчик же был одет в матросский костюмчик (сразу вспомнился наследник Алексей) и выглядел вполне так, как и я в его возрасте – стремящимся прямо сейчас сорваться от занудного фотографа и убежать гонять воробьёв или собирать куриных богов.
Это длилось вечно. Левинзон дымил своей громобойной сигарой и деликатно не замечал слёз.
Это чудовище знало, что такое деликатность.
– Ну, так что? Едемте в СССР? – спросил он наконец. – На формальности уйдёт не более трёх суток. Полпред Советского Союза в Германии имеет все необходимые инструкции на ваш счёт. Через неделю, максимум – две, будете целовать жену и сына под черноморский прибой.
Я проглотил комок и сказал по частям, не имея сил на фразу целиком:
– Зачем я. Вам. Нужен.
– Всё затем же, господин офицер. Из-за вашей симпатичной змеюшки на груди. В двадцатом вам удалось ускользнуть, и наши планы были сорваны. Это было крайне неприятно, поверьте, но кто старое помянет… Словом, мы готовы вам простить всё – и дворянское происхождение, и белогвардейское прошлое. У нас грандиозный проект по переделке истории человечества, а вам в этом деле отведено немаловажное место. Соглашайтесь.
– Хорошо. Я подумаю.
– До утра, – уточнил Левинзон, – не вздумайте бежать. Разыщем немедленно и увезём силой. Думаю, что вы понимаете: в подобном случае и судьба вашей семьи станет незавидной.
22 сентября 1924 года
…сегодня я сделал последнюю запись на германской земле. Конечно, я поеду. Даже если они обманут меня (в чём я практически не сомневаюсь) и наденут кандалы прямо в пульмане поезда «Берлин – Москва», а в Совдепии меня ждёт расстрел… Всё равно.
Теперь, когда я узнал, что жена и сын живы – всё равно.
Есть маленькая надежда, что большевики не посмеют навредить Асе и Костеньке, пока я им нужен. Чёрт с ними, я пооткрываю все порталы, я своими руками сделаю Спартака императором социалистического Рима, или чего они ещё потребуют.
Сном это было не назвать – скорее, какой-то перемежающийся бред. Помню, как я выбросил в окно браунинг, чтобы не поддаться мгновенной слабости. Потом я видел Асю – она звала, звала, облизывая пересохшие губы, но я не мог расслышать слов…
А под утро привиделась та памятная картина. Серое небо ноября двадцатого года, взрывы на улицах Севастополя. Мрачная очередь на пароход. Казаки, стреляющие своих скакунов на черноморской гальке – чтобы не достались красным.
И удивительный золотой конь, мчащийся по берегу – прочь, прочь…
* * * Карта получилась так себе – корявая, неточная и очень хрупкая. Ярилов долго возился, склеивая смолой полоски бересты, чтобы получилось полотно приличного размера. Потом, чертыхаясь, чертил обожжённой палочкой.
Прикрепил план к стене землянки. Заговорил:
– Вы здесь для того, чтобы узнать, как будем брать город. В Добрише пять сотен монголов и дружинников Святополка. Все – настоящие воины. Опытные, вооружённые, нам не чета. Ни на долгую осаду, ни на открытую битву не хватит сил. Хотя нас больше – триста сарашей, почти пять сотен ополчения из деревень и те, кто нас готов поддержать внутри Добриша, но для штурма этого мало.
Собравшиеся помрачнели. Видно, ждали других слов, ободряющих. А князь сразу пугает.
Монах, бывший духовник покойного Тимофея, прятавший в деревне оружие и коней побратимов, погладил бороду и торжественно сказал:
– Зато – Бог за нас. Поможет. Перед праведными и стены Иерихона рухнули, рассыпались в пыль.
– Это, конечно, так, – согласился Дмитрий, – но Господь помогает тем, кто сам что-то делает. Поэтому я придумал, как нам
