Он дождался, пока женщины подхватят носилки и скроются в темноте прохода. Затем и сам подошел к корням-щупальцам, позволил оплести себя, поднять. Они повисли в двух метрах от пола, напротив друг друга, на расстоянии вытянутой руки… если бы руку можно было вытянуть. Страх уходил. Но не умиротворение, не вера, что все закончится хорошо, сменяли его – пустота. Словно онемение, сковавшее ноги, распространилось на весь мир вокруг, погружая его в абсолютный покой, в совершенную тишину.
Затем Марина услышала – не ушами, а каждой клеточкой тела – тихий треск. Он доносился отовсюду и ниоткуда, словно рвались нити самого мироздания.
– Что это? – спросила она.
– Моя сила созрела и разделяется. Она готова прорасти в новой сущности.
– Во мне?
Вместо ответа медеанец начал двигаться. Двигались не руки, крепко спутанные корнями-щупальцами, не ноги и даже не мускулы под кожей. В движение пришел рисунок его татуировки. Тугие черно-синие жгуты распутывались, распускались лентами и кольцами, расходились в стороны, обнажая не кровоточащую плоть, а белесую слизь. Густая и вязкая, она вспухала волдырями, растекалась, обволакивая тело медеанца. Смрад заполнил пещеру.
Валевская решила, что ее обязательно стошнит от отвращения. Но тошноты не было. Внутренности не реагировали, погруженные в анабиоз. Она опустила глаза и увидела, что с узором на плаще происходит то же самое, что с татуировкой: он распадался на ленты, ленты превращались в потоки слизи, слизь разбухала, пряча ее тело в скользкий вонючий кокон.
Круглые немигающие глаза смотрели на нее с нечеловеческого уже лица медеанца. Ленты тянулись от кокона к кокону, слипались толстыми нитями слизи. Ее становилось все больше и больше. Два кокона соединялись в один.
– Стой… – просипела Марина, из последних сил подчиняя собственную гортань. – Ты не сказал… после обряда… это могущественное и бессмертное существо… это все еще буду я, Марина Валевская? Оно еще будет человеком?!
«Хорошая охота, Спасенная. Хорошая охота», – ответ прозвучал не в ушах, в голове. Затем кожа на спине, груди, животе, бедрах земной женщины лопнула, разошлась лентами, завиваясь в причудливый узор.
Глава 19
Роман Силантьев. Заклятые друзья
На прием к Верховному Сумматору Силантьев не попал ни на следующий день после собеседования-допроса у друга юности, ни через день, ни через неделю. Как всегда бывает, самые важные дела откладываешь ради непрерывной череды повседневных забот. Сначала пришлось сопровождать Илгу в «Теплый ручей»: егеря поминали Николая Сапрыкина, погибшего в кейптаунской трагедии – подумать только, девять дней уже прошло! Затем потребовалось личное присутствие на выездной сессии Президиума Совета в Новой Зеландии, затем… да впрочем, не важно! А утром 9 июня – Силантьев точно запомнил дату, так как именно в этот день четыре года назад погибла «Амальгама», – позвонили ему. Не из приемной Сумматора, номер вызывавшего был незнаком. И лицо, появившееся на экране видеокомма, он видел впервые. Средних лет мужчина со шкиперской бородкой, в белой медицинской шапочке и в белом халате. Сердце пропустило удар.
– Здравствуйте, друг вице-секретарь. Можете уделить мне несколько минут? Я Тодор Джакович, главврач Вырицкого спецгоспиталя.
– Спецгоспиталь? – на смену секундному испугу пришло удивление.
– Да. Госпиталь для сотрудников Контакт-Центра – неземлян.
– Да, да, я понял! – Разумеется, Силантьев, как вице-секретарь, знал о существовании этого заведения в своем ведомстве, но чисто теоретически, бывать там ему не доводилось, на счастье. – Чем могу быть полезен, друг Тодор?
– Наш пациент Октавиан-Клавдий вчера выписался из госпиталя. Он оставил письмо для вас и просил сегодня его вам передать.
– Октавиан-Клавдий выписался? – удивленно переспросил Силантьев. – Позвольте, насколько мне известно, он был в коме?
– Совершенно верно, был в коме больше двух месяцев. Вышел из нее восемь дней назад… Я бы сказал, частично вышел. Его дважды навещал глава Карантинного Комитета. После вчерашнего визита он настоял на выписке Октавиана-Клавдия.
Главврач говорил сухо, сразу понятно, – скоропостижной выпиской он недоволен. Силантьев хмыкнул.
