же ей мешает носить купальник? Она сама сказала, что это не табу. Однако надеть и носить не одно и то же…
– В прошлую нашу встречу ты задал вопрос, – голос девушки прервал его размышления. – Я отвечаю: «да».
Признание прозвучало так неожиданно, что Коршунов растерялся. Уточнил неуверенно:
– В смысле…
– Я твоя девушка.
Утренняя Роса смотрела на него не отрываясь. Ее лицо было так близко: темно-карие глаза, нос с красивой горбинкой, остро очерченный подбородок, жесткая челка на высоком лбу… и губы. Тимур знал, что должен сделать. Склонился еще ближе, притянул девушку к себе. Коснулся губами губ.
Признаться, он ожидал уловить в этом поцелуе нечто неземное: пряный аромат, таинственный трепет, вкус звездных морей. Ничего этого не было. Он целовал неумелые, напряженные губы подростка.
Он не заметил, как шевельнулись, обретая на миг объем, вытатуированные на спине медеанки ленты.
Глава 11
Марина Валевская. Быть индейцем
Впервые за все время работы в Особой Комиссии Марина отступила от истины, составляя экспертное заключение. Потому что не могла, не имела права быть объективной. Быть объективной означало не просто отправить старика Касслера на заслуженный отдых. Это значило отправить в небытие Кейптаунский институт, а вместе с ним и всю темпоральную физику. Марина пошла на умышленный подлог: сместила акценты с гносеологических проблем на межличностные. В итоге заключение попало в Этический Комитет, известный своим консерватизмом. Факт травли старого ученого был зафиксирован, двое ее организаторов лишились должностей и степеней «за поступки, несовместимые со званием ученого», что автоматически означало конец их научной карьеры. Еще пятеро самых активных подписантов получили этическое порицание, что тоже не способствовало росту авторитета. Касслеру предписано было больше внимания уделять подбору кадров.
Марина понимала, что без последствий для нее этот демарш не останется. Она ожидала звонка, а то и визита от Леппе – теперь уже бывшего заместителя по науке – или от Шершунова – теперь бывшего главного математика. Однако позвонила ей Ванесса Куваева, руководящая лабораторией темпорального воздействия на биологические объекты. Куваевой в «списке Валевской» не было, хотя она тоже числилась «настоящим индейцем». Марина сама не понимала, почему вычеркнула ее из чистового варианта заключения. Возможно, пожалела огненнокудрую красавицу, сумевшую к двадцати шести годам защитить две докторские диссертации – по биологии и физике.
– Здравствуй, друг Марина, – приветственная фраза далась Куваевой с трудом. Щеки ее пылали, глаза сверкали молниями. – Интересно, какой запах у иудиных сребреников?
Валевская закусила губу.
– Добрый день, друг Ванесса. Я не понимаю, о чем ты. Я эксперт и написала заключение, как посчитала нужным.
– Но почему?! Ты же была в стойбище, говорила со Спасителем. Ты сидела рядом с нами, была одной из нас! Я так думала… А потом – нож в спину. Что плохого мы тебе сделали, за что ты нас возненавидела? Лишь за то, что нам нравится быть индейцами? За то, что мы хотим жить здесь и сейчас, а не в каком-то ненужном прошлом или неизвестном будущем? Ладно, разберемся…
Куваева отвернулась, готовая разорвать коннект, и тут Марина неожиданно для себя спросила:
– Ванесса, что для тебя означает «быть индейцем»?
Рыжеволосая снова посмотрела на нее. Не просто посмотрела – смерила взглядом. Скривила в усмешке полные сочные губы.
– Бесполезно объяснять. Ты не поймешь.
– Почему я не пойму?
– Потому что ты такая же, как Касслер и ему подобные. Ты – старуха! Вот и доживай свои дни, – и отключилась.
Слова ударили словно пощечина. Щеки вспыхнули огнем, на глаза навернулись слезы. Захотелось немедленно перенабрать Куваеву и наговорить ей кучу гнусностей. А еще сильнее – бежать к зеркалу, выискивать новые морщинки вокруг глаз.
– Я не старуха! – крикнула она сама себе, благо стены кабинетов Особой Комиссии глушили любой звук. – Мне всего лишь шестьдесят! Это не возраст!
