Сама налила остро и пряно пахнущего травяного отвара в кружку и протянула Моргану. Запах был отлично знаком: травы для бодрости духа и ясности разума. Так что Морган без опаски выпил сразу половину. Кассандра села рядом, не сводя с него глаз.
– Ты зря думаешь, что я буду тебя разубеждать, – тихо сказала она. – Если ты в самом деле уверен, что так лучше, так тому и быть.
Она впервые обратилась к нему как к мужчине. И Морган чуть не подавился во второй раз за день.
Вот так просто? Ни уговоров, ни вопросов, ничего.
Пустота.
Чертова пустота, как все эти четыре месяца, только еще хуже!
Остро захотелось выбежать из комнаты, подняться на борт «Розы Кардиффа» и скомандовать поднять паруса. Моргану срочно, немедленно требовалась хорошая драка, чтобы заполнить эту чертову пустоту – криками, звоном стали, запахом крови, опасностью. Эту чертову пустоту, с которой он просыпался каждое утро…
Он осторожно поставил кружку на столик.
Несколько секунд помолчал – просто не знал, что сказать. И нужно ли тут что-то говорить?
А Кассандра так же осторожно дотронулась до броши на его плаще. До золотого феникса.
Позавчера Морган выбросил его в море. Наверное, раз в десятый. А сегодня утром феникс снова нашелся на его подушке. И подушка опять пахла сандалом, апельсинами, мускусом, мужским потом и горячим металлом – в точности как почти год назад, наутро после взятия «Санта-Маргариты». Да и черт бы с ней, с подушкой, но пока Морган не открыл глаз, он совершенно явственно ощущал рядом с собой кого-то…
Не кого-то. Тоньо.
Слышал его дыхание, биение его сердца, и чужие сильные руки обнимали его… ее…
Все эти ночи, все четыре месяца, она была самой собой. Мариной. Счастливой, влюбленной. Любимой. Во сне она не помнила ни о Малаге, ни о предательстве. Во сне она прижималась к своему фениксу, и ей было хорошо и правильно, так правильно, что лучше не бывает.
И каждое утро она просыпалась в пустой пос-тели.
Одна.
Вспоминала собственнический взгляд испанки, леди Элейн рядом с Тоньо и пряталась в самый дальний и темный угол души Генри Моргана.
– Забери его.
Генри Морган отстегнул золотую птицу и протянул Кассандре. Показалось, что птица трепыхается и вырывается, не желая идти в чужие руки.
Показалось.
– Нет. Не мне его дарили, не мне его и держать. – Ведьма покачала головой. – Если он тебе не нужен – верни. Сама… сам верни.
– Я похож на самоубийцу? Или, может быть, мне попросить Торвальда о встречной услуге? А что. Вернуть подарок наследнику Альба – это немножко поменьше, чем ожерелье и письмо Кортеса для Ее Величества Изабеллы. – Морган усмехнулся. – Да, пожалуй, это самое правильное.
Кассандра посмотрела на него с жалостью. Налила в кружку еще травяного отвара, молча протянула.
Морган спрятал взгляд в кружке.
Разумеется, он не пошлет Торвальда на смерть. Все это пустые угрозы. Чертов норвежец стал ему другом, почти как Нед. И как только сумел?
– Тебе придется довести это дело до конца, сэр Генри Морган, – тихо сказала Кассандра. – Для вас троих море слишком тесно, да и суша тоже.
– Троих?
Ведьма не ответила. Пожав плечами, она поднялась со своего табурета, забрала полупустой кувшин и вышла прочь – с порога крикнув что-то своим девочкам. Кажется, что пора накрывать столы для праздника.
На празднике Генри Морган получил все, что хотел, – и драку, и кровь, и песни с плясками, и столько шума, что удалось забыть о пустоте внутри. Почти сотня джентльменов удачи разгулялась на весь город, да и с какой радости было капитану Торвальду Счастливчику скромничать? К закату вся Тортуга была пьяна и весела, горланила песни на дюжине языков и славила щедрых капитанов. И где-то среди драк и плясок, а может быть, песен и споров Генри Морган услышал прекрасные, звонкие слова
