принцем? Мой план удался сполна, однако же, на удивление, я не чувствовал ни малейшего удовольствия от столь ловко провернутого дельца. Я стоял на крыльце некогда роскошного барского дома, глядя вслед возничим, трогавшимся в сторону переправы. Забив возами, полными дров из деревьев начисто вырубленного сада, и без того хлипкий мост, они должны были стремглав бежать обратно, будто бы гонимые страхом. А вот когда к возам устремятся казаки, с высокого берега их встретят метким огнем королевские велиты. Таков был план. Он был похож на задуманный мной и все же имел существенные отличия: прямо сейчас гусары Чуева должны были разгородить путь отхода принцу де Богарне, затем уйти в сторону, чтоб не попадаться ему на глаза, и в тот момент, когда отвлекающий отряд будет готовиться к бою, гусары с саблей на ура возьмут его ударом с тыла, не давая врагу опомниться. Я же в это время…
– Ваша светлость, – парнишка, таскающий в дом сырые охапки хвороста, прикрываясь вязанкой, обратился ко мне, – прикажете начинать?
– Беги к Афанасию Михайловичу, пусть телеги подгоняет.
Кашку я заметил еще на въезде в деревню. Вернее, не заметил, услышал, как и было условлено, он крикнул встревоженным вороном два раза, затем еще три. Я словно от неожиданности выронил кисет, выругался, соскочил с коня и, нагибаясь, чуть заметно указал на высившийся на холме господский дом. Что уж, как и кому он говорил, как объяснился с уставшими голодными итальянцами – одному богу известно. Однако едва ли не до утра поблизости стучал его топор, и его худощавая фигурка то и дело мелькала в сенях.
– И вот еще, на обратном пути заскочи в деревню, скажи, чтоб пока сидели тихо, как мыши под метелкой. Решат сюда лезть – прикажу стрелять картечью.
– Да как же так? – ужаснулся Кашка. – Как же можно, свои ведь?!
– Свои выполняют приказы, отданные во благо нашего с тобой общего Отечества. А грабить и мародерствовать – тут своих нет, есть грабители и мародеры. А будут ли они французами, русскими или вон итальянцами – ни мне, ни картечи до этого дела нет. Так что пусть покуда по избам сидят, как наш обоз уйдет, разрешаю начинать самоуправство.
Я кивнул в сторону дома. Там, оставленные на милость наступающего противника в холодных стенах разгромленного особняка, находились более трех десятков раненых и обмороженных солдат Великой армии. Впрочем, у кого бы сейчас повернулся язык назвать эту толпу плохо вооруженных, изможденных, зачастую потерявших людской облик прямоходящих не то что Великой, но и просто армией. И все же остатки полков, бригад, дивизий и корпусов упрямо двигались навстречу смерти, будто видя спасение в том, чтобы держать строй и брести, брести по завьюженной раздолбанной обледенелой русской дороге, стараясь позабыть недавний московский триумф. Высоко поднявшись, больно падать.
Невзирая на мое предупреждение, крестьяне все же предприняли, правда, довольно робкую, попытку пошариться в барских руинах. Но, увидев пушечный ствол, развернутый на дорогу, и меня с пальником в руках возле орудия, решили отложить «экскурсию» до лучших времен. А не прошло и получаса, как двор был заполнен моим крестьянским воинством. Я старался не подавать виду, никак не выказывать свое волнение. По сути, для всех этих бородачей, с кряхтением перегружающих тяжеленные ящики на сани- розвальни, наставал момент высочайшей истины. Хотя, поди, никто из присутствующих даже не подозревал об этом. И уж точно выражения такого не знал, вряд ли мог себе представить. Конечно, прошедшие со мной бок о бок все беды и радости партизанской жизни, они верили в меня, как в Бога. И тешили себя благой надеждой на скорое освобождение, на выкуп по окончании войны. Но все же человек слаб, а соблазн велик. На деньги, которые им сейчас предстояло увезти и спрятать, не то что можно выкупиться самому, но и прикупить, не жлобясь, средних размеров губернию.
Я бы с радостью сделал все сам, однако же это было попросту невозможно. А значит, следовало кому-то довериться. Выбор всегда непростой и рискованный. Вот, скажем, ротмистр, человек долга и чести, вне всякого сомнения, он положит жизнь свою, а если надо, то и своих гусар, лишь бы с триумфом доставить отбитое у врага имущество в столицу. И все равно, наградит государь имением, крестом или попросту даст целковый на водку, когда-нибудь, сидя перед очагом, будет рассказывать внукам о том, как спас немыслимые сокровища для родной земли, и готов будет вызвать на дуэль всякого, кто усомнится, не прикарманил ли он, часом, по дороге хоть ломаный грош. И не просто вызвать, а и пристрелить, не особо задумываясь о последствиях. Инородцы мои, ныне указывающие потрепанным батальонам и эскадронам 4-го корпуса, – тоже народ вроде бы верный и жизнью тертый. Но вот эта тертость и настораживала. Эк они вскинулись, услыхав, что каждый выживший получит аж по пятьдесят тысяч! Здесь верность верностью, а о выгоде забывать нельзя! Выгода – настоящая религия цивилизованной Европы, сулящая воздаяние уже в этой осязаемой и, может быть, единственной жизни. И хотя дары этой богини суть штука эфемерная, служат ей порой страстно, позабыв обо всем и не гнушаясь ничего. А значит, выбор невелик. Как ни крути, а все же крестьяне.
Вскоре после обеда, вернее, обеденного времени, в имение примчался ротмистр Чуев со своими гусарами. Увидев скачущих
