романтической страсти, проведенные им с Мишель в отеле, смутные образы каких-то заносчивых чиновников и опасных уличных бандитов, а еще какая-то процессия или вечеринка, где все носили жуткие маски. Все остальное тонуло в тумане. Мишель, со своей стороны, никогда больше к этому не возвращалась.
Глава вторая с половиной
Энтомолог умер, прижав окровавленные губы к уху агента Крейна: склизкая багровая печать, которая сломалась в тот момент, когда голова ученого упала на подушку. Агент Крейн отступил на шаг от постели и от человека с остекленевшими глазами. Тяжелый черный револьвер лежал у левого виска покойника. Револьвер был еще теплым, пахло смазкой и раскаленным металлом. Прости-прощай, господин фигурант. Крейн достал из кармана платок и вытер испачканное кровью ухо.
Стены дома дрогнули от порыва ветра. Щиколотки агента лизнул сквозняк. Занавески вздувались и опадали, словно балаклавы на маленьких тяжело дышащих оконных ртах. За окнами было темно и холодно. Все вокруг громыхало, вздыхало, оседало.
– Хей-хо, мелодрама! – Агент Бартон прислонился к дверному косяку. И без того высокий, он выглядел настоящим великаном – эти двери и комнаты возводились в двадцатые, когда в мире дизайна правила бережливость. – Что он сказал?
Агент Крейн вытер руки.
На антикварном комоде тикали и щелкали антикварные часы, в латунном светильнике шипела лампочка. Стены были увешаны снимками в рамах: целые поколения фотографий, выстроенные в колонны. Изображения прятались за мутным стеклом, падающие тени придавали им призрачный вид – внезапно потерявший всякий смысл в мире живых. Под подошвами сияющих ботинок агента Крейна, под потрепанным половиком и вздутыми половицами, глухо, словно из-под воды, доносились стуки и скрипы, производимые агентами, которые работали этажом ниже. Аккуратные люди в костюмах прочесывали помещение с фонарями и камерами.
– Эй, Томми, – окликнул агент Бартон.
– Да?
– Он вообще хоть что-нибудь сказал?
– Да, – мистер Крейн закончил вытирать руки. Не зная, что делать с платком, он зажал его между большим и указательным пальцем. Внизу что-то обрушилось, послышался нервный смех. Во дворе залаяла собака. – Черт побери. На каких-нибудь пятнадцать минут раньше…
– На пятнадцать минут раньше он мог разрядить пушку в тебя или меня, а не в себя. Кофе не хочешь?
Не дожидаясь ответа, агент Бартон подошел к комоду и снял телефонную трубку, чтобы связаться с Отделом. Тот уже оповестил местные органы власти и теперь координировал сбор всей необходимой информации. Закончив разговор, Бартон глубоко вздохнул, собираясь с духом, чтобы позвонить оперативному руководству. Поговорили быстро: «Да, мэм. Нет, мэм. Мы вернемся завтра во второй половине дня, мэм». Он передернул плечами и натянуто улыбнулся.
– Здесь закончили. Кофе хочешь? Поехали кофе пить.
Агент Крейн кивнул. Техперсонал прощупает тут все вдоль и поперек, как муравьи – каплю варенья. Возможно, осталась какая-нибудь записка или аудиозапись. А может, ничего не осталось. Он проследовал за напарником через узкий холл, затем вниз по узкой лестнице. Они кивнули парням в перчатках с контейнерами для сбора улик.
Когда они сели в машину и колеса неторопливо захрустели по гравию, агент Крейн немного расслабился. Он зажег сигарету. Чахлые тополя тянули когтистые ветви к звездам. По светлеющей кромке неба плыли черные пятна облаков. Навстречу им проехали три патрульные машины Департамента шерифа округа Шелан, вздымая за собой фонтаны дорожной пыли. Красные и синие вспышки мигалок промелькнули посреди пустых полей и отпечатались на сетчатке агента Крейна.
– Что с тобой? – поинтересовался агент Бартон.
– Я не смог разобрать.
– Разобрать что? То, что сказал Плимптон?
– Да.
– Похоже, что-то засело у него в голове.
– Да неужто?
– А то. О, как насчет трак-стопа на девяносто седьмом. Бургер и кофе.
– Пойдет.
Агент Крейн приоткрыл окно. Агент Бартон терпеть не мог, когда в его машине курили. Агент Крейн зажег вторую сигарету. Голова была тяжелой, словно налитой свинцом. Действие адреналина заканчивалось, уступая место сомнениям и подавленности.
Они вырулили на шоссе. С каждой милей страх Крейна ослабевал, пока не сжался в маленький комок под ложечкой. С Крейном такое иногда случалось, но не часто – это был первый раз за много лет. И дело не в самоубийстве. Плимптон для него был лишь фотографией, параграфом в досье. А теперь еще и
