груди, и дышала, словно выброшенная на берег рыба. Щеки ее пылали, а в глазах светилась обида.
– Значит, ты полагаешь, что я не могу любить тебя, потому что ты – чудовище? – тихо, но строго сказала она, не глядя на него. – Выходит, мои чувства к тебе – блажь и выдумка? И вообще, я зря вышла за тебя замуж?
– Прости… – сдавленно пробормотал он. На что-то более вразумительное его сейчас не хватало.
Мифэнви бросила на него взгляд: так смотрит учительница на расшалившегося, но способного ученика – с затаенной печалью:
– Не прощу, особенно если не попытаешься сейчас упасть на колени и не объяснишь, в чем дело!
Он горько вздохнул: сейчас она – старше и более разумна. Мифэнви подошла, обняла за талию, прижалась к груди. Откуда в ней, настолько хрупкой, что, кажется, можно сломать одним неловким движением, такая сила?
Ее голос был тих и похож на легкий шелест ветра, играющего осенней листвой, но уверенный и спокойный.
– Если уж речь зашла о монстрах… – сказала она, – то чем я в этом плане лучше тебя? Это с точки зрения Садовника я – свет. Но обычный человек, узнай он правду обо мне, счел бы меня чудовищем. Потому что страшно – это не обязательно выглядеть как монстр: с когтями, зубами, крыльями. Страшит то, что непонятно и неизвестно. Уверена, в Средние века меня непременно сожгли бы на костре.
Колдер грустно улыбнулся, приподнял ее личико, заглянул в сияющие глаза:
– За что мне такое счастье, Незабудка? – он нежно провел рукой по ее щеке.
– Видимо, заслужил, мой Смотритель Сада, – она прикрыла глаза и, обхватив его руку своими маленькими ладошками, прижалась к ней щекой. – А теперь расскажи, что на самом деле тебя беспокоит? Хотя… я почти знаю ответ – тебе нужна моя кровь, верно?
Колдер горестно усмехнулся.
– Звучит ужасно… – невеселым тоном констатировал он. – Наверное, поэтому в ордене кровь Цветка назвали Нектаром. Получается более невинно… Преступники всегда стараются прикрыть свои злодеяния эвфемизмами.
– Колдер, если тебе это нужно – я готова, – проговорила она, не подняв глаз и судорожно сглотнув. При этом обнажая и подставляя шею.
Он сильнее прижал ее к себе, запутался пальцами в волосах, которые сейчас в отблесках свечей, расставленных по всей их спальне, пламенели медью.
– Я не готов, – тихо сказал он, наклоняясь и целуя ее в чистый лоб. – И никогда не буду. Пусть лучше Жажда сведет меня с ума. Хотя, если честно, эти два месяца были для меня сущим адом. Ведь твой Аромат так манящ и ярок.
– Зачем ты пытаешься переделать свою суть? Зачем мучишь себя? – Сейчас голос ее звенел, полнясь печалью и заботой. – Ты мне дорог таким, как есть. Я никогда не хотела изменить тебя. Не меняйся и ты – я не хочу однажды проснуться рядом с незнакомцем!
Теперь Колдер поднял ее, заставив схватиться за плечи, и впился в губы жадным и каким-то безнадежным поцелуем. Ненависть к себе и восхищение ею затмевали разум.
Мейв ответила ему нежно – будто теплый ветерок коснулся его израненной души.
Он не выпустил ее из объятий. Отнес к кровати, над которой по-прежнему колыхался звездчатый полог, уложил, осторожно вжимая запястья в подушку. Осыпал поцелуями лицо, шею, плечи. Прикусил через ткань пеньюара сосок, вызвав всхлип.
И отстранился, чтобы полюбоваться ею – своей золотой сбывшейся мечтой.
– Мейв, любимая, – хрипло проговорил он, – я изменился в тот день, когда ты – светлая и невероятная – переступила порог моего унылого замка… Ты показала мне красоту, и я не хочу в уродство и унылую серость.
– Послушай, – припомнила она, наморщив лоб и глядя на него снизу, – ты же говорил, что Садовник имеет право раз в год пить Нектар. Так почему же ты избегаешь этого – ведь в этом нет ничего предосудительного?
Ему было неприятно рассказывать ей о мерзкой сущности Садовников, но еще более он не желал вызывать сострадание к себе и подобным.
– Ну же… – подбодрила она, поднимаясь и обнимая его.
– Ни один Садовник не может остановиться, начав вкушать Нектар своего Цветка. Пьет до тех пор, пока не осушит до капли…
Колдер замолк, почувствовав, как жена в его объятиях похолодела.
– И что же? – дрожащим голоском спросила она. – Что же потом случается с Садовником?
– Потом, – сказал он совсем уж тихо и понуро, – наступает осознание содеянного. И если добавить к этому, что каждый Садовник просто обожает свой Цветок, – можно представить, какие чувства обуревают его.
Мифэнви покачала головой. Ее глаза были широко распахнуты, и в них плескался ужас.
– Нельзя… – едва слышно произнесла она, – нельзя представить такую боль! Но разве невозможно остановить Садовника? Не позволить ему… опустошить Цветок?
– Нет, Корневые Постулаты гласят, что он должен это сделать сам. Считается, что если в его сердце есть любовь, – значит, сможет. А не смог – любовь была ненастоящей. Обычно те, кто вкусил Нектар, сходят с ума от горя, вины и ненависти к себе. Темные чувства разрушают, подкашивают нас. Лишенные света Цветка, мы, ослепшие и оглохшие, блуждаем в кромешной тьме… И некоторые заходят в этом так далеко, что их приходится сначала изолировать от
