привилегий.
— Ограничения по здоровью?
— Множественные раковые опухоли. Их вылечили, но космолин мне теперь противопоказан. Дорога в космос закрыта навсегда, — говорит она и, чтобы рассеять мои подозрения, добавляет: — Это мои настоящие имя и звания,
Вот теперь она и правда похожа на космодесантницу.
Я снова протягиваю Элис платиновый диск. Женщина крутит его в руках — у Элис маленькие, изящные пальцы, а ногти обрезаны под корень и накрашены бесцветным лаком — переворачивает, подносит к глазам, потом отдает мне обратно.
— Хорошо сохранилась.
— Что ты имеешь в виду? Вторая монета…
— Расскажи мне обо всем, что произошло, — говорит Элис, делая шаг в комнату. — Можно присесть?
— Конечно.
Она опускается на диван.
В тот же миг у меня срабатывает какой-то внутренний блок:
— Поверь, я умею слушать. Если расскажешь мне все, то, возможно, я смогу объяснить значение монеты.
Надо взять себя в руки. Я ведь хочу узнать больше. Кое-что я уже понял. Немногое, но для начала достаточно. Алжирцы и форы не были первыми, кто нашел штольню и стал добывать там полезные ископаемые. За три-то с половиной миллиарда лет.
История становится все масштабнее, все запутанней. И погружаться в нее надо не торопясь, постепенно. Как в обжигающую ванну.
Жара нарастает
Мы с Тил возвращаемся в северный гараж и надеваем гермоскафы. Их подзарядили, почистили и вставили новые фильтры, так что теперь внутри почти комфортно. Не первозданная свежесть, конечно, но и не прокисший рассол. В костюм закачан шестичасовой запас кислорода, и это успокаивает. Ведь если дела обернутся плохо, нам придется уходить в спешке.
— Форы убить вас поп’таются, — шепчет мне Тил. — Они цветных нен’видят, а ваши женщины еще и к’мандовать любят.
— Цветные лучше переносят космические перелеты, — говорю я.
— Отец тоже так сказ’вал, — отвечает Тил, повернувшись ко мне спиной.
Мы направляемся к лестнице, чтобы еще раз подняться на смотровую площадку. Надеюсь, теперь, когда включился генератор, она хоть немного прогрелась. Тил останавливается у подножия лестницы.
— Форы ч’го только не имели, — говорит она.
Вся ее поза — плечи напряжены, спина сгорблена — выражает возмущение глупостью и жадностью врагов.
— Б’гатство, и еду, и металл, и энергию в’ды, пока хобо лился. Он и сейчас т’чет, там внизу, где с’хранно. Но форам т’го мало было. Т’перь с ними никто торговать не хочет, потому что они алжирцам зло прич’нили. И отцу моему.
Я оставляю ее слова без ответа. Сейчас моя задача — произвести разведку на северо-западном направлении. Мы молча карабкаемся по лестнице. В смотровой башне и правда стало теплее. Вмонтированный в стену обогреватель потрескивает, когда с него обваливается многолетняя пыль.
Тил поднимает ставню.
Мы оба замечаем, что там, где раньше находилось размытое коричневое пятно, теперь возвышается стена пыли. И это не буря. С запада на нас что- то идет, движущиеся объекты образовывают широкую тридцатикилометровую дугу, от одного угла смотрового окошка до другого.
Но что это за объекты?
Я закрываю экран шлема и включаю виртуальный безлинзовый бинокль. Прибор измеряет углы падения света по всей площади экрана и проецирует на сетчатку глаза увеличенное инфракрасное изображение, а ангел анализирует полученную картинку. Гуру-технологии в действии.
Тил достает перископ, едва касаясь пальцами холодного железа. Нет времени ждать, пока он согреется. Вероятно, перископ тоже оборудован биноклем, но я сомневаюсь, что Тил видит то же, что и я. Фалангу вражеских машин в облаке пыли, а за ними — плавно покачивающиеся в воздухе аэростаты — гигантские воздушные шары. Самый маленький — сто метров в диаметре. Ангел указывает мне на тонкую линию машин перед кромкой пыльного облака. Идут на скорости. Их очертания кажутся знакомыми, может, они не представляют угрозы…
Экран вспыхивает фиолетовым. Анализ закончен. Ангел ликует — тонкая линия впереди — не что иное, как наши машины. Их немного, двадцать- тридцать от силы, но они прилично разогнались и, скорее всего, достигнут штольни быстрее антагов.
