Но… Игорь точно знал, что если бы было светло, он бы сумел догнать щенка.
А так темнота украла у него несостоявшегося друга, и Игорь стал ее ненавидеть. Сперва ненавидеть, а потом бояться.
Ведь как назло, северного сияния в этот день над Хатангой не было
Новый год в финской деревне получался волшебным.
Огонь ворочался в камине, как теплый оранжевый кот, огромная наряженная елка во дворе переливалась бело-золотыми огоньками гирлянд, щелкали пробки от шампанского, с неба планировали редкие снежинки — на редкость правильной формы, как из учебника природоведения.
К двенадцати ночи высыпали во двор с бокалами. Зажигать бумажки с желаниями, топить их в шампанском и давясь, выпивать синхронно со сменой года — чтобы всё-всё исполнилось! Играть в снежки, лепить снеговика — кособокого и немного странного, с энергосберегающей лампочкой вместо носа и свернутыми конфетными обертками вместо пуговиц на несуществующем фраке. Вместо волос ему приспособили бенгальские огни.
Когда все закричали «ура» и стали чокаться, Игорь вдруг встрепенулся, бросил поджигать снеговиковую шевелюру и ткнул пальцем в небо:
— Смотрите!
Они ничего не видели, пока Игорь не вырубил елочную иллюминацию и свет во всем доме. Зато когда увидели — ахнули.
Над горизонтом развевалась желто-белая, с полосами зеленого светлячкового огня, вуаль. Редкие снежинки, летящие с неба, искрились и переливались всеми цветами радуги, отражая северное сияние.
— Класс… — только и мог выдохнуть кто-то.
— Красотища-то какая!
— Обидно, и почему у нас такого не бывает, ведь совсем близко?..
— Бывает, — Игорь улыбался. — Еще Ломоносов писал: «Северное сияние нарочито порядочно приметил я здесь в Санкт-Петербурге и сколько возможно было смерил…» Просто редко. И очень слабое. Почти никто не замечает.
Утром, когда все сонные, снежно-мокрые, зевающие и по-детски счастливые разбредались по комнатам, к нему подошла Таня — чернявая девушка со зрением «минус шесть» и лучшими оценками по физике на потоке.
— Теперь, кажется, даже я, — она постучала себя по узкой оправе очков, — понимаю, из-за чего тебя занесло на кафедру, где читают солнечно- земную.
— Угу, — Игорь рассеянно кивнул, пытаясь оттереть с дверного косяка свеженарисованного маленького белого полярного медведя.
— У долганских племен есть легенда. Однажды их бог — огромный морж, большой, как айсберг, старый, как многолетние снега, и белый, как шаман- звезда — решил выйти из моря, чтобы посмотреть, как живут его дети. Сначала он долго ворочался и примеривался, как бы встать и каким из ластов ступить на берег, но пока он мешкал, подкрался к нему сзади шкодливый крошка-тюлень и укусил за зад. Тогда морж — даром, что бог! — взревел, что было сил, и рванулся из моря на землю. И от его движения поднялась такая огромная волна, что пена ее долетела до самого небосвода — да там и осталась. Вот это и есть северное сияние, а по-долгански — ньаавэл та?нья, белая волна.
— Красиво, — Таня, покусывая ноготь, смотрела в окно. Автобус стоял на границе, за мутными оконными разводами перемигивались желто-красные огоньки машин. — А много ты еще про него легенд знаешь?
— Порядком, — Игорь улыбнулся. — У каждого племени есть своя. Те, кто живут ближе к полюсу, привыкли к сиянию, как к зубной щетке, и в основном рассказывают не о том, как оно выглядит, а о всяких побочных явлениях.
— Например?
— Зов предков. Когда человек сначала смотрит на небо и разговаривает сам с собой, а потом куда-то уходит. Если ему повезет не замерзнуть, не свалиться в расселину или прорубь, не переломать ноги о камни и не помереть от переохлаждения, очнувшись, он не помнит ничего. Долганы считают, что в это время души умерших говорят с живыми. А современная наука утверждает, что так на организм действует инфразвук, который сопровождает сильные магнитные бури.
— Брр.
— Соглашусь.
Тут автобус дернулся и наконец поехал.
Когда в восьмом классе учебник физики превратился в натуральный учебник по электричеству, Игорь сообщил всем друзьям, что нашел себе профессию. Инженер-технолог, на какой-нибудь крупной электростанции — чем не работа? Правда, задачки давались ему с величайшим трудом, стоять у доски и мямлить было пыткой, но он решил потерпеть. Игорь до сих пор винил темноту во всех бедах и не мог забыть ей детской обиды. Не мог забыть щенка. Это стало навязчивой идеей… манией, ради которой он готов был поступиться гуманитарным складом ума — в угоду «великой цели».
