опавших листьев… Или отправиться в Шарль-де-Голль и там чинно проследовать по застеклённому рукаву на свой рейс.
— Мадам и месье, авиакомпания Air France приветствует вас на борту самолета и приносит извинения за задержку рейса в связи с погодными условиями в аэропорту вылета, а также за заминку у трапа самолёта.
Метель, обледенелые полосы и самолётные заторы на поле. Несуразица и невнятица, как обычно в конце пути.
Мэтр довольно усмехнулся в кулак, расстегнул запонки и блаженно вытянул ноги, завернувшись в плед. Спешил насладиться преимуществами бизнес-класса, пока можно.
— Просим пассажиров пристегнуть ремни, наш борт вошёл в зону турбулентности!
Мэтр взглянул на часы, кивнул и, выбравшись из кресла, быстро пошёл по проходу — через весь самолёт, в хвостовую часть.
— Месье, вы куда? Сядьте и пристегнитесь.
— Мне плохо… очень надо, простите, — ловко проскользнул мимо бортпроводника, хлопнул узкой хлипкой дверью. Самолёт трясло, флакончик с жидким мылом катался по дну раковины. Мэтр не удержался на ногах, тяжело стукнулся боком о стену, болезненно сморщился.
Первый пилот выругался сквозь зубы, пытаясь не дать боингу свалиться в штопор.
Время перекатило через полночь.
Самолёт выровнялся и, сделав плавный вираж, пошел к востоку.
Из туалета вышел пассажир в мятых джинсах и клетчатой рубашке, на секунду замер, будто забыл, где его место. Потом хлопнул себя по лбу и уселся с краю, в двадцатом ряду, вытянув ноги в проход. Случайно двинул соседа локтем, извинился, достал газету, не сумел ее толком развернуть — тесно. Под статьёй, датированной завтрашним числом, тускнела и расплывалась фотография разбившегося боинга. Буквы сворачивались в запятые и кляксы и осыпались с бумаги.
Камю украдкой смахнул их на пол, извозив в чернилах рукав, и фыркнул:
— Трагедии ей, видите ли, захотелось. Как романтично, а?..
Вытащил из кармана молескин с желтоватыми линованными страницами, долго смотрел на фотографию, вклеенную на первый лист: мелкие кудри над высоким лбом, лицо сердечком, веснушки и удивлённые, как у ребёнка, глаза. Флёр. Между страницами лежали открытки, записки, даже засушенная ромашка.
— Как романтично… — еще раз пошептал он, пробежал глазами по строчке, выхватив «…любимая, я буду всегда с тобой…», и смял засохший цветок в кулаке.
—
—
— Камиль, эй, ты меня слушаешь?
Камиль провел ладонью по лицу, смел снежинки с ресниц и бровей. Кто придумал лежать на снегу — ночью, посреди ледяного городка — и смотреть в небо? Сам же и придумал. Терпи теперь.
— Извини, задумался. Красиво очень. Чёрное небо, и в нем кружатся звезды. Не отличишь — настоящие или ледяные.
— Да-а-а, — Света потянула его за рукав, засопела, устраиваясь поудобнее, положила голову ему на плечо.
— Так что ты говорила?
— Так здорово, что мы дружим. Без всяких этих свиданий, и неловкости, и «не знаю, о чем говорить», и «а вдруг я ему разонравлюсь». Можно всем делиться. Ходить вместе в баню. И в подземелья лазить. И куда-нибудь ещё. Полезем на башню?
— Зимой? — Камиль засмеялся и начал тискать Свету, как плюшевого медвежонка — толстого и смешного, в синем пуховике и лыжных штанах. — Нетерпение или желание открыть клуб самоубийц?
— Да ну тебя, я ж серьёзно!
— Полезем, ага. Когда снег сойдёт.
— Быстро, через забор, по одному, — парень из клуба экстремальщиков заметно волновался: подстукивали зубы и мелко дрожала нижняя губа. —
