два месяца с рокового дня, когда крыса укусила бедняжку Даниэлу. Все крысы и все блохи в городе были истреблены старательными жителями. Роковое болото-рассадник, страшный отголосок Мира-на-краю, я обнаружила и уничтожила аннигилятором. И в тот момент, когда, казалось бы, дела пошли на лад, внезапно свалился Энрике.
– Я не выполнил свой долг, не закончил дела, – бормотал он, мечась между сознанием и забытьем.
– Ваша светлость! Ну что же вы, – вздыхала я, меняя ему простыни. Из живых слуг-мужчин остались только конюх да кучер, но они годились больше для ухода за лошадьми, нежели за больным герцогом. Да и вообще еле таскали ноги.
Мой живот уже был отчетливо виден, но пока, слава стихиям, не мешал при ходьбе. Тяжкие недели сделали из меня первоклассную сиделку, и я даже задумалась – не организовать ли в городе какие-нибудь курсы по уходу за больными, а заодно и госпиталь. Это не совсем соответствует эпохе, но ведь и не нарушает никаких внутренних законов, так почему бы нет? Только бы Энрике поправился – без него город останется брошенным…
– Давай же, твоя светлость, открой глазки, – приговаривала я, убирая гной со вскрывшегося бубона. Обычно после этого наступал кризис – и человек либо умирал, либо выздоравливал.
Энрике повезло. Мне тоже. Да и мир оказался счастливчиком.
С гибелью герцога мы бы приблизились к краю – в прямом и переносном смысле. Ибо треть населения мы потеряли, но я поняла это уже после выздоровления моего высокородного пациента, когда наконец улучила минутку и пересчитала, с помощью карты, всех выживших.
Глава вторая
Сожженный на треть город мы отстроили.
Как только мир избавился от смрада болезни и вновь задышал полной грудью, меня поздравил не только Правый творец, но и креадоры нашего семиугольника – Рихард, пряча глаза, Этель, искренне улыбаясь, и Джон, серьезно произнесший: «Это подвиг». Оказывается, все следили за событиями и переживали, надо же… Творец в своем мире – всегда одиночка, и никому нет до него дела. Но наш случай – редкое исключение.
Я успела даже выстроить госпиталь – Энрике распорядился возвести его после моей вскользь брошенной фразы, – когда однажды ночью проснулась от того, что лежу в мокрой постели.
Отошли воды.
Я не беспокоилась, считая, что до родов еще никак не меньше двух-трех недель. Но моя Тина решила иначе.
Я жила в своем доме одна – не выношу присутствия чужих, пусть даже они созданы мной. Боли пока не было. Я оделась, накинула мантилью и вышла прямо под звездное небо. Крупные, как никогда, сияющие светила висели низко, словно грозди волшебного винограда.
– Ты родишься в чудесную ночь, Тина, – вслух проговорила я и направилась вверх по улице к жилищу повитухи.
Собственно, сама повитуха не пережила эпидемию. А вот ее дочь Дора – та самая девушка в мантилье – выкарабкалась и теперь заняла в городе место матери, помогая женщинам, как умела.
Как умела.
«Надеюсь, ты сумеешь, Дора», – думала я, стуча медным кольцом по двери. Живот наконец прихватило – не сильно, но ведь это только начало, – и я вздрогнула.
А что, если… Было бы очень жаль умереть так нелепо.
Заскрипел засов. Заспанная Дора открыла. Но стоило ей увидеть меня – сон слетел с девушки, словно сдернутая ветром шаль.
– Хранительница! Уже? – поняла она.
Я кивнула, схватившись за живот. На этот раз взялось сильнее.
Дора, босая и в рубашке, распахнула дверь настежь. Я перешагнула порог. Дверь мягко закрылась. Теперь мы или выйдем отсюда вдвоем, или…
«Никаких «или», сеньора Баум, – сказала я себе. – Все рожают – и ты родишь».
Дора подстелила на кровать тряпицы, я улеглась сверху, а она поставила воду греться, приготовив ножницы и острый нож, которые прокалила на огне.
Дальше часы текли для меня то быстро, то медленно. Иногда боль, поднимаясь из глубин тела, сжимала меня в точку, заставляя увидеть бездну. Потом отпускало, и я, казалось, возносилась на вершину блаженства, где не чувствовала ничего.
– Потерпите сеньора, вы сильная. Вы молодец!
Я не сильная. Я обычная женщина – маг, креадор, какая разница, если магического способа родить ребенка не существует.
Дрова, до сих пор весело потрескивающие в огне, теперь издавали зловещий, неприятный звук. Подкатывала тошнота. Хотелось… утонуть в той самой бездне, которая то и дело открывалась передо мной.
– Вы молодая, сеньора, у вас все должно быть хорошо!
Интересно, кого она успокаивает: меня или себя? По меркам здешнего мира я не такая уж молодая: двадцать девять лет! В этом возрасте многие тут уже могут задумываться о внуках.
После особенно долгой и болезненной схватки я откинулась на подушки, не в силах шевельнуться. Дора тем временем привязала веревки к ножкам
