Сутуловатый сразу начинает ходить вокруг Аринки вьюном.
Что говорит – не слышно, но говорит настырно, въедливо.
Только Аринка знай себе подкидывает разбитые ящики в огонь, а потом шевелит их бог весть откуда взявшимися здесь, в Москве, крестьянскими широкими вилами, с четырьмя остро-мощными зубцами на свежем черенке.
Но вдруг бросает вилы и говорит твердо, яростно, почти кричит:
– Рак, рачище!.. Гляди! Вон по тебе ползет, вон клешней загребает! Скоро в горле у тебя поселится, нору рыть начнет!
Сутулый вздрагивает и на миг замирает.
– Вот так рак, вот так рачище!.. Тебе, Адамыч, его из своего горлышка ни за что не выманить, пока людей морочить не перестанешь. Ишь, обдувала выискался! А ну вали отсюда, абадон дремучий!..
Адамыча начинает терзать и рвать на куски зверский кашель.
Кашель этот раздирает нутро не только ему, но и окружающим: две-три баламутные азиатские мордочки выставляются из-за складов, какая-то тень мелькает поверх сугробов, ты и сам начинаешь судорожно искать в кармане мятные таблетки.
Не сказав больше ни слова, сутулый Адамыч, поминутно хватаясь за лисий воротник, уходит.
– И дорогу сюда забудь, абадон!
Дон-дон – разносится по пустому рынку слабое эхо.
Но может, это таджики уронили в пустом бетонном ангаре тележку на колесах или весы с чашечками.
– Сурово ты с ним.
– А как с ними прикажешь? Так и липнут, так и норовят облапить. Вот хотя б свекор мой бывший… Сюда из Вышнего Волочка приезжал! Сына в тюрьму засадил, у самого глазки масленые, так всю тебя и охватывает. А потом слюну – тонко так, струйками – из уголка губ пускает… Дом деревянный на меня отписать обещал. Только ни с чем уехал.
– Так ты и замужем побывать успела?
– А то.
– Сколько ж тебе годков?
– А полных девятнадцать. Но только от замужества, скажу тебе, удовольствия мне было мало. Да и быстро мы с Павлухой моим разбежались. Он уже после развода с горя палатку продуктовую обнес. На самом краю Волочка стояла. Ну, батяня его взял да и накатал на Павлуху заяву. А Павлуха, вместо того чтоб тихо-мирно годок-другой отсидеть, взъерепенился и отлупцевал тех, кто его забирать приезжал. Да так, что те месяц в больнице отлеживались. Вот и получил пятерик.
– Ну хорошо. Прогонишь ты всех мужиков, что тогда? Одна век вековать будешь?
– А почему это? Я баба видная.
Ты не сдержался, засмеялся вслух.
Она тоже открыто и радостно в ответ засмеялась, зазвенела звоночками, засверкала глазами…
– Да-а. Это я, блин горелый, сказанула. До настоящей бабы мне, как до Марса с Юпитером… Но, может статься, и не так оно далеко. Я ведь как? Гляну – одним взглядом утешу! Много раз взгляд свой проверяла. Ну а про остальное, про то, что помимо взгляда, и говорить нечего… Так что без мужика не останусь. Талант любви во мне распускается! От прабабки-покойницы достался. Тоже Ариной звали. Ариной Ивановной. Речистая была и к любви необыкновенно способная. Любого комиссара на крестьянскую сторону одной улыбкой и двумя словами склонить могла. Так все у нас ее и звали: Арина- речь… От таких способностей – всякие-разные истории с ней случались. Вот, к примеру.
Когда-то, еще в середине двадцатых, шла Арина Ивановна по Вышнему Волочку: вдоль канала, в сторону шлюза. Дело поздней весной было.
Каналы у нас еще петровские! Регулярная, представь себе, система для сообщения с бассейнами разных морей, с каменными арками и прочим. А внутри арок – зарубки для кораблей, показывающие высоту воды. Корабли по нашему каналу в Петербург плавали! Красота!
И вот: идет Арина Ивановна – а ей тогда только двадцать годков было – не спеша вдоль канала…
Утро раннее еще только выясняется, но воздух майский уже теплый: с прошедшего дня остыть не успел.
Тут из-за будок строительных – какой-то хмырь. Хвать Арину Ивановну за руку и мигом в кусты: «Давай, Манька, давай!»
– Я ить, милый, тебе не собака, по первому зову в кусты бежать. А хочешь вкусного – так смотри!
И враз узел на кофточке развязала. Кофточка распахнулась, шпынь на грудь великолепную глянул – и остолбенел: полными лунами грудь сияет, сладкая, крепкая, да еще – словно бы сама по себе живет! Сама шевелится, сама мудрует, сама себя в путь торопит!
Шпынь руку выпустил, стоит, немеет.
Тут Арина Ивановна ему кулаком в ухо – р-раз! Потом не спеша кофточку свою желто-соломенную, из хлопчатого батиста, еще и с репсовым кантом, запахнула, повернулась, пошла прочь.
А шпынь тот прямо в судорогах забился. Завизжал, потом завыл от страсти. На весь околоток слышно было! Но за Ариной шагу ступить не посмел, так
