крышей, подвешенный над пропастью…
– Не ухнем, – сказал директор.
Но мы ухнули. То есть клеть пошла вниз. С такой скоростью, что я даже опешила.
– Может, немного заложит уши, – сообщил директор. – Как в самолете.
Уши действительно сразу заболели.
Серые стены шурфа – я вспомнила, как называется эта конструкция, – проносились мимо, по ним кое-где текла вода.
– Конденсат, – пояснил директор. – И роднички.
– А не затопит?
– Воду откачивают…
Спуск в шахту казался мне затеей все более авантюрной. Когда я отпустила поручень, в который вцепилась обеими руками при начале спуска, оказалось, что рука сильно выпачкана черной угольной пылью. Мое роскошное голубое платье тоже в двух местах оказалось испачканным. И костюм директора местами почернел, а ведь мы еще и в шахту не опустились!
– Надо было переодеться, – задумчиво проговорил директор, глядя на мою грязную ладошку. – А куда мы пойдем, Алена? В лаву или на проходку?
– Мы просто погуляем. Осмотримся…
Спустя целую вечность клеть замедлилась, качнулась, остановилась. Директор распахнул створки, пропустил меня вперед. Несколько чумазых работяг посмотрели на меня, открыв рты. Но директор в костюме изумил их еще больше.
– Все в порядке, ребята, – успокоила я шахтеров.
Пожалуй, и правда нужно было переодеться. Тратить силу на то, чтобы убеждать всех в нормальности происходящего, когда директор разгуливает в дорогом костюме и белой рубашке по шахте, не совсем разумно. И платье придется стирать, а то и выбрасывать.
В шахте было неуютно. Хорошо, что директор взял у дежурившего возле ствола шахтера фонарь-«коногонку», и мы пошли с ней «гулять». Света в шахте не было. Вообще. Огромный тоннель – думаю, точно такой же, как в метро, но рельсы в нем совсем узкие, иногда бегут ручейки, а стены выложены бетонными плитками. Тускло светил фонарик, летела пыль – много пыли. Дул ветер. Но подземный ветер был совсем не таким приятным, как на поверхности, а душно-тревожным, пыльным.
Когда мы отошли от ствола метров на двести, я приказала директору ждать меня, что бы ни случилось, и попыталась войти в Сумрак. Найти свою тень и поднять ее здесь, в кромешной тьме, было очень тяжело. И еще тяжелее оказалось в Сумраке. Будто бы под водой на глубине. Да что там под водой – в холодном, едва проницаемом желе. Структура этого желе была неоднородной. Там, где заканчивался тоннель и начиналась горная порода, желе замерзало и превращалось в лед. Не везде, но в основном было так. А в тоннеле желе было с трещинками, прослойками, чем-то вроде корней. Через него можно было пробиваться – но с огромным трудом. Вот он какой, Сумрак на километровой глубине! Глубокий Сумрак…
Я вывалилась из Сумрака, тяжело дыша. Директор стоически ждал меня, привалившись плечом к стенке. Дорогой пиджак, похоже, восстановлению уже не подлежит.
– Тяжело? – поинтересовался он. – С непривычки всегда так. Чайку нужно было взять. Горячего. С сахаром.
Слова были настолько к месту, что я испугалась и пристально вгляделась в ауру директора. Нет, обычный человек, не Иной. В Сумраке не бывал. Говорит о шахте. Здесь тоже своего рода Сумрак, да…
– В какой стороне Гуково? – спросила я, чтобы сориентироваться.
Директор махнул рукой в стену.
– А штрек куда ведет?
– На глубину. В сторону Зверево.
– Там есть еще шахты? – спросила я.
– В Зверево одна большая шахта – «Обуховская».
– А по дороге?
Директор задумался.
– Если под землей идти, то старые выработки «Алмазной», потом чуть сбоку «Ростовская», потом «Замчаловская». Ну и «Обуховка».
– Интересно, – заметила я. – А шахты сообщаются между собой?
– Нет, конечно. Хотя, случается, выработки близко друг к другу подходят.
– Пойдем, – предложила я.
И мы побрели вглубь.
Спустя метров двести сели на «бабу-ягу» – подвешенные к канату сиденья наподобие велосипедных. Без директора и его лампы мне было страшновато, но он ехал неподалеку – чуть сзади. А меня «баба-яга» уносила вдаль и вглубь.
С «бабы-яги» пересели на «козу» – скошенные вагончики, карабкающиеся по крутому склону. Ухнули еще метров на двести относительно уровня
