Но эти же глаза после смерти отца помогли ей получить крышу над головой. Дядя, старший брат покойной матери, охотно взял к себе грамотную девочку, чтобы та разбиралась в счетах и письмах. Он использовал племянницу, но не доверял ей и каждую ночь запирал со счетной книгой на мельнице — от греха подальше.
В тот вечер он, как обычно, закрыл дверь на ключ, не ведая, что делает это в последний раз. Сейчас он храпел, как баян, и видел во сне мешки отборного зерна. Невдомек ему было, что племянница составила коварный план и ушла из дома.
В носу у Мошки защекотало, она едва не чихнула. Запах дыма становился сильнее. Время на исходе.
Неделю назад в Чог прибыл чужестранец, эдакий городской франт по имени Эпонимий Клент, и совершенно всех очаровал. Но лишиться доверия оказалось еще проще, чем получить его. Прошел слушок, что в Кленте опознали известного проходимца и афериста. Вечер он встречал в кандалах в подвале магистрата. Все от него отвернулись.
Почти все. С тех пор как книги отца сожгли, Мошка почувствовала голод к новым выражениям. Ей приелись повседневные слова, пресные, безвкусные, как сырая картошка. А речь Клента звучала сочно и богато, словно пропитанная ароматом изысканных специй. Каждую фразу он произносил с улыбкой, как бы смакуя сказанное. И тем заслужил расположение странной, не по годам смышленой девочки. Та решила спасти его из заточения.
Здание магистрата стояло на осушенной земле, две искусственные протоки огибали его по бокам. Со временем вода размыла дамбу позади здания и однажды ночью устремилась буйным потоком по склонам холма, расшвыривая булыжники, словно игральные кости. Утром стены магистрата оказались перемазаны илом вперемешку с каменным крошевом, а пришедшие на службу чиновники с изумлением увидели, как потоки воды, поблескивая в лучах весеннего солнца, переливаются через крышу.
Чтобы защитить огород магистрата от диких уток, местный плотник соорудил колодезный журавль, который качался на центральной рейке, вычерпывая воду ведром. Журавль стоял на платформе с четырьмя колесами, чтобы удобнее было возить его по саду.
Подкатив журавль к одному из окон магистрата, Мошка забралась на карниз, подняла раму ножом и увидела церемониальные ключи, развешанные на темной стене зала. Мошка постелила в ведро платок и просунула жердь с ведром в окно. Земля под колесами была неровной, жердь опасно раскачивалась, а ведро норовило задеть то оловянную тарелку на стене, то железную грелку с углями. Мошка обеими руками водила жердью, пытаясь подцепить связку ключей. Наконец ключи упали в ведро, расстеленный платок заглушил их лязг. Подтянув ведро к окну, Мошка схватила ключи и стала лихорадочно перебирать их — ключ от сундука с серебром, ключ от сундука с церковной десятиной, а вот и ключ от тюремной камеры.
Мошка сняла ботинки и повесила на шею, затем подобрала юбку и приколола булавкой к поясу. Как многие девушки в Чоге, под юбкой она носила штаны до колен, чтобы проще было переходить ручьи вброд. Мошка перехватила Сарацина поудобней. Гусь воспринял это стоически. Их связывала своеобразная дружба, точнее, душевное родство двух изгоев. Мошка верила, что у Сарацина есть свои причины гоняться за терьерами и постоянно лезть на крышу солодовни. Сарацин, в свою очередь, соглашался, что у Мошки есть веские причины хватать его под мышку и тащить среди ночи невесть куда.
Крыши домов белели в лунном свете, словно припорошенные инеем. Млечная вода Чога оставляла белые разводы на берегах. Растения покрывались меловой коркой, листья облетали, словно камешки-голыши. Если в воде оставить носок, он окаменеет, будто сполз с ноги статуи, когда та купалась.
Непослушных детей в Чоге пугали, мол, кто будет баловаться, того подвесят вниз головой под водопадом, и за ночь он превратится в горгулью с распахнутым в вечном крике ртом.
В Чоге нет такого места, где не слышно текущей воды. У воды есть множество голосов. Чистая проточная вода звучит так, словно кто-то играет стеклянными бусами. Голос водопада, брызгами сбивающего листья с деревьев, похож на хлопки в ладоши. А из темных оврагов доносится журчание ручьев, точь-в-точь бормотание гоблинов.
Мошка услышала это бормотание, спускаясь по скользкой крыше дома Твенса Поттера, и неожиданно подумала, что если повезет — это в последний раз. От таких мыслей ей взгрустнулось, но времени на колебания не было.
Дальше по склону стоял дом вдовы Уаггинсоу. Мошка плохо рассчитала прыжок и тяжело приземлилась на выпуклую крышу, поскользнувшись и упав на колени.
Сонный дрожащий голос недоуменно осведомился, что там творится наверху, и в окне вспыхнул огонек. Отсветы заиграли в щелях крыши. Человек со свечой медленно шел к двери.
Мошка прижалась к холодному влажному камню и протяжно завыла, изображая кошачью свадьбу. Вой начался глубоко в горле, взмыл вверх, словно расстроенная скрипка, и опустился до самого чрева. Она завыла снова и, к несказанному облегчению, услышала ответный вой снизу.
Вдова держала кошек. Тощие, грязные создания, похожие на лесных куниц, мяукали по поводу и без. Нередко сама вдова выла и шипела по-кошачьи, и никто не решался выразить неудовольствие, поскольку она была богатейшей жительницей Чога. В тот день вдова, услышав об аресте Клента, навылась вдоволь и изрядно утомилась. Вскоре свеча погасла, и снова стало тихо.
Мошка спустилась по мельничному колесу, прокралась по крыше дома Чайда, а затем пролезла сквозь забор, отделявший Нижний Чог от окраинных болот, — в каменное дно вбили железные прутья, чтобы детей и кур, упавших в воду, не уносило далеко течением. На камнях, выбеленных мелом, темнели разводы ржавчины. Зловещая картина хорошо отпугивала бродячих собак и браконьеров.
Протиснувшись между прутьев, Мошка стерла ржавчину со щеки. Она ощутила внезапный страх — родившись в горле, груди и ладонях, он растекся по
