— Ты и здесь не задумывался, это матери в голову пришло.
Отвечать Эмиль не собирался, как и убирать пистолет. На звук брат бил отлично, уступая разве что Рокэ. Ли в стрельбе отставал от обоих, хоть и не сильно… Лет до двадцати они с братом шли голова в голову, а Рокэ на полкорпуса впереди. И они всегда веселились — до бойни на Винной и убийства отца это было нетрудно.
— А помнишь, — негромко окликнул Лионель, — какими хорошими мы были? Вроде твоего адъютанта, только читали меньше, а дрались больше.
— Рафле надо было убить самим.
— Кто-то спорит? Будь я в те поры поподлей, дуэль кузену не светила бы. Ни с Росио, ни тем более с Отто. Он, кстати, отпросился у маркграфа и едет к дяде.
— Не знал.
Эмиль о чем-то сосредоточенно размышлял, и вряд ли о племяннике фок Варзов. Вокруг шумели несгоревшие в закате деревья, и прямо над дорогой дрожала звезда. Не Фульгат и не Ретаннэ. Ретаннэ зовет вперед, в неизвестность, а они возвращаются в город. По собственным следам.
— Ли!
— Да?
— Как хочешь, а я скажу! Может, ты засады и не ждал, но она где-то была или вот-вот будет. На этот раз пулей в плече тебе не отделаться.
Пожать упомянутыми плечами, улыбнуться, хотя ночь прячет и улыбки, и слезы. Ночь прячет, а закат?
— Тебя терзают предчувствия на мой счет?
— Хватит дурить! — Эмиль старался говорить тихо, выходило хрипло. — Не Рокэ! У бедолаги не осталось брата, даже самого завалящего, не то что близнеца… Когда ты бегал по Гаунау за Хайнрихом, я о тебе не думал — просто знал, что ты есть. А сейчас я не могу думать не о тебе! Тебя вот-вот не станет, Ли… И не в бою, какие сейчас, к Леворукому, бои! Только от дряни с кинжалом уберечься трудно. Ты тоже что-то чувствуешь, иначе б эту кошачью Гризельду так шустро не расстреляли.
— Ты ошибаешься. — Предчувствия? Может быть. Ту шальную пулю братец как-то учуял. — Девица фок Дахе, кстати, ее звали Гизелла, при жизни подавала слишком дурной пример, зато теперь подает хороший. Узнав о казни, половина мстительных дур испугается, а треть, возможно, задумается. Нельзя позволить…
— К змею твои дела! Сколько можно?! Переводишь гальтарскую муть, копаешься в гоганской, Мелхен вот вконец замучил… Придда бедного выкручиваешь, как прачка рубаху, а нет бы под ноги посмотреть! Прикажешь с Райнштайнером переговорить? Пусть объяснит, что жизнь Проэмперадора принадлежит Талигу хотя бы до конца этого вашего Излома!
— Не преувеличивай. Для младшего Катершванца… самого младшего, гибель близнеца стала полной неожиданностью. — А стала ли? Арно может спросить, если додумается, конечно. — Я уважаю предчувствия — не будь их, меня завалило бы вместе с армией, но, может быть, дело в другом? Брат- Проэмперадор может брата-маршала раздражать. Ты не хочешь меня видеть таким и не хочешь понимать, чего я боюсь, вот тебе и кажется, что со мной что-то случится. Люди теряют друг друга, оставаясь живыми, при этом они за одним столом годами сидят, как Бертрам с Идалией. А вот мать отца до сих пор не потеряла, и у нее никаких предчувствий не было. У нас ни у кого не было.
— Откуда? Отец ехал к Борну, а тот хотел не убивать, а сдаваться. И этот парень… Йоганн, так ведь? Двое братьев ушли в бой, один выжил, другой — нет… Проклятье, не могу внятно объяснить, но, когда ты заявился в Гёрле, все еще в порядке было. И когда к Бруно ездил — тоже.
— И сейчас будет. — С этим разговором надо кончать, и поскорее. — Не со мной, так с Талигом.
— Теперь ты собрался походить на отца?
— У меня не выйдет.
— Уже выходит. Ты лезешь на рожон и думаешь, что едешь в гости. Или на прогулку. Или по делам, а сам уже не с нами… Прежде я этого не понимал, а сейчас как пелена с глаз! Может, твои «фульгаты» и хороши, но против дриксов, а не против не пойми чего, так что теперь ты без меня шагу не сделаешь.
— Даже к любовнице?
Эмиль что-то в самом деле чует — что? Вряд ли дело в чьей-нибудь ненависти, но брату так проще думать.
— Ты любовницу для начала заведи! Ли, я тебе всерьез говорю: один ты больше шляться не будешь. Один — в смысле без меня, потому что твои головорезы не помощники. И плевать, что ты Проэмперадор и глава дома!
— Хорошо. В таком случае тебя ждет ужасный вечер. Мы едем к Райнштайнеру.
— Леворукий, зачем?!
— Затем, что, если ты прав, я должен рассказать барону все, что успел надумать. Пусть сам ищет доказательства или опровержения.
