кувшинах. Живые, даже в росе… Неужели кэналлиец собирал их сам? Неужели для чужой жены?! Матильда потянулась к букету, выбрала темно-красный цветок, пристроила на все еще отменной груди и покосилась на супруга.
— Одобряю, — возвестил тот, хотя его никто не спрашивал. — А теперь изволь занять место свое за столом сим.
Женщина хмыкнула, но послушалась, после чего пришлось хмыкнуть еще раз — Бонифаций уселся рядом, причем таким образом, что разглядеть из-за него хозяина можно было, лишь улегшись в тарелку. Это развеселило окончательно, и Матильда вдруг почувствовала себя Матишкой — верткой, смешливой, знающей толк в каверзах и подначках.
— Хорхе, — поинтересовалась сакацкая язва, когда два полковника, генерал-адуан и верный Хавьер устроились за маршальским столом, — все забываю спросить, гитару вам вернули?
— Да, ваше высочество, — подтвердил из-за мужнина брюха Дьегаррон, — сразу же.
— Я хочу послушать! — объявила Матишка и засмеялась, как смеялась в пятнадцать лет, когда они с Фереком бегали за ежевикой.
2
Приличные командующие в походах богатеют, однако Капрас явно к таковым не относился. Добычи по понятным причинам не имелось, Хаммаил платить не стал, и бросивший казара на Каракисов маршал не счел себя вправе настаивать. Присланных Лисенком взяток с трудом хватило на нужды корпуса, зато на загорбке прочно обосновался Пургат. Настырный казарон вопил, ругался, требовал уважения и не желал понимать, что гайифцы не обязаны с ним нянчиться. Ламброс с Агасом советовали гнать придурка в шею, но для этого Карло слишком чувствовал себя предателем. Не перед Хаммаилом — перед помертвевшим Курподаем и не просыхающей от слез Гирени. Малышка не усомнилась в том, что она казарской крови, и… наотрез отказалась переходить на попечение новоявленного «братца».
Капрас уговаривал, кричал, целовал — не помогало ничего, кагетка лила слезы, как хороший фонтан, и твердила: «Хачу с табой!» В конце концов маршал сдался. Гирени просияла, захлопала было в ладоши, но тут же позеленела и, зажимая рот, выскочила прочь, оставив будущего отца проклинать свою уступчивость. Вечером Карло написал Баате, через неделю получил ответ с завереньями в готовности принять «сестру» и «племянника», как только это потребуется, а на следующий день уходящий корпус настигли дальние родичи Антиссы. Умники исхитрились проскочить под самым носом у бириссцев. Карло нисколько не удивился бы, узнав, что Лисенок выпустил гайифцев нарочно, но беглецам подобное в голову не приходило, они почти свихнулись от пережитого страха. О казарской семье любящие родственники даже не вспомнили, их заботило одно — добраться до Гайифы, а точнее, до Кипары. Туда, где идет война, Каракисы не хотели, зато им требовалась охрана. Днем и ночью.
— Блохи сучьи! — шипел рвущийся в бой Ламброс. — Такие в задницу и заводят. Поперлись в Багряные земли, раздразнили морисков, а теперь — бежать…
— Не могу не согласиться, — вторил Агас. — Вторжения следовало ожидать, но когда это Коллегия в последний раз занималась делом? Вот виноватых искать — это по ним.
Капрас угрюмо отмалчивался. Дотаптывать проигравших не давало воспоминание о собственном возвращении из Фельпа, зато о встрече с Забардзакисом маршал мечтал все более рьяно, он даже придумал небольшую речь, предназначенную высшим воинским чинам. Речь не отличалась куртуазностью и зверски нарушала субординацию, но Капрасу она нравилась. Не сложилось.
Корпус был в дневном переходе от границы, когда свеженькая порция Каракисов принесла весть о том, что Доверенный стратег его императорского величества больше не составит ни единого циркуляра. Ну, и о прочих столичных радостях.
Удравшие из бушующей Паоны лягушки собирались укрыться в Кагете, однако граница встретила слухами о смерти Хаммаила, и беглецы заметались. Они могли угодить в зубы «барсам» или просто разбойникам, но бестолочам повезло влететь в объятия одного из передовых дозоров корпуса.
Драгуны препроводили паонцев с их сундуками к своему полковнику, только старина Василис Каракисов не устроил. Поняв, что происходит, цацы потребовали встречи с командующим, на которой, сверкая орденами и фамильными кольцами, принялись стращать новой властью и убеждать повернуть. В ответ маршал злорадно сообщил, что поздно: Хаммаила нет, и всё, что он, Карло Капрас, может предложить дорогим соотечественникам, — это уцелевших родственников. Каракисы паонские увяли и немедленно устремились к Каракисам кагетским, надо полагать, решать, куда и за сколько уносить ноги.
— Мой маршал, — отчего-то шепотом произнес слышавший разговор Ламброс, — а вдруг новый император — как раз то, что нужно?!
— Хорошо бы, — кивнул маршал и распорядился выслать вперед отряды для разведки и поиска местных властей. Новости бодрили и дарили надежду, остатки сожалений о судьбе Хаммаила забились в дальний уголок сознания, где и уснули рядом с совестью. Карло ждал возвращения разведчиков и в ожидании тряс Агаса, но гвардеец свою обычную говорливость утратил.
— Я больше не знаю Ореста, — сказал он, когда раздраженный командующий стал требовать ответа. — Поверьте, лучше не знать императора,
