— Увы, нет. — Габриэла тоже откинула капюшон. — Это искрянка. Летом она топит берег в крови, хочешь увидеть это и другое — оставайся со мной.
— Я нужна баронессе Вейзель. — Мэллит, словно сожалея, покачала головой. — Как я могу ее оставить, ведь она теперь одна…
— И пусть. — Первородная улыбнулась. — Пойдем отсюда. Озеро ловит слишком много солнца.
— В сердце тростников вода не режет глаза, — тихо согласилась гоганни, — там спокойно.
— «Сердце тростников»… — повторила безумная. — Сердце… Оно утонуло, вокруг него вырос тростник. Сердце помнит, оно рассказывает о чужом доме, и тот снится и снится… Меня заперли в чужом сне, но разве это предательство первое? Так ты не любишь моего брата?
— Я не могу любить.
— Ах да, ты говорила… Почему ты не ненавидишь?
— Он умер.
— Ну и что? Нельзя прощать, запомни это. Никогда и никого не прощай, тогда ты останешься и запрешь за ними двери. За всеми. Пусть воют по ту сторону, пусть грызут засовы… Пусть тянут за собой свою кровь и своих любовников! Ты знаешь, как ты красива? Красоте нужна или любовь, или ненависть, без них ты станешь такой, как она!
— «Она»? — переспросила Мэллит. Впереди блестит пруд, но у этого берега слишком много тростника и ни одного камня. — Графиня Гирке?
— Она так и не стала Гирке, она предпочла поседеть… А ведь все было очень просто. Любить мужа или ненавидеть, а она выбрала цветы… Ей бы ненавидеть тех, кто ее отдал и взял, но она стала собакой и сторожит мое сердце. Глупо, ведь я его променяла, только Ирэна вообще глупа, она решила меня жалеть. Тебе меня жаль?
— Я… вас не знаю.
Ее нужно взять под руку и отвести к двум камням. Иначе она так и будет стоять и говорить, а потом придет Эмилия…
— Не знаешь? Тебя нес на руках мой брат, что он тебе говорил?
— Полковник Придд не хотел, чтобы я разбила ноги. Он ничего не рассказал.
— Он — негодяй, они оба негодяи… Один недоплатил, второй заплатит за двоих. Жаль, Валентин не хочет полюбить тебя. Я была бы рада.
— Мне не нужно, чтобы меня любили! — Мэллит взяла безумную под руку, так в Талиге ведут знатных дам, так везде прикасаются к змеям. — Я видела, на дне что-то блестит, но ведь это не сердце?
— Нет, конечно же, нет…
— Но я видела.
— Побрякушки. Глупые женщины так выпрашивают счастье. Здесь был колодец со злом… Ты слыхала про зло, что приходит с закатом? Порой оно дает, что у него просишь… Это те, что желают добра, всегда забирают! Значит, ты не знаешь, как мне желали добра?
— Нет. — Первородная все же двинулась с места. До двух камней далеко, но время есть, и они дойдут. — Я знаю только ваше имя.
— Мое имя? Которое?
— Вас нарекли Габриэлой.
— Я — графиня Борн, девочка. Я была такой, как ты, когда мне надели браслет с дубовой ветвью. Меня не спрашивали, в нашем доме никого не спрашивают. Я сказала «да», как мне велели, и только потом увидела его глаза, зеленые, с солнечными крапинками. Я умерла, и я родилась…
Первородная замолчала, однако руки не отняла. Она вспоминала и шла умирать, тростники это знали, тростники и леденящая мертвые корни вода. В тихом шорохе не было ни жалости, ни голода, только ожидание неизбежного. Ожидание зимы…
— Как же мы с Карлом любили друг друга! — Безумная заговорила, когда дорога почти иссякла. — Наше счастье было ярче солнца, но нас сожгло не оно… Мой муж выполнил свою часть договора, а мой уже не отец — не пожелал. Я помню, Карл проводил герцога Придда до кареты, вернулся и сказал, что помощи не будет. Он почти смирился, но я не дала ему отступить! Я знала, что делать, и я делала; я просила, и мне отвечали, но Карл отправил меня в Васспард. К ним! В их холод, в туман… Муж хотел меня защитить, а это я защищала его! Я была молода, я поехала.
— Здесь красиво, — сказала Мэллит и остановилась. Найденные перед обедом валуны ждали, как и замершие тростники, и золотая вода.
— Уходи, — внезапно велела первородная, высвобождая руку. — Ты мне не нужна… Ты не слушаешь.
Мэллит ничего так не хотелось, как уйти, но смерть была уже в Озерном замке, она заберет Валентина, если прежде не насытится его безумной сестрой. Гоганни покачала головой.
— Я не уйду, но касаться горя тяжело.
— Оно не твое. — Голос стал суше пепла. — У тебя не может быть горя, так, мелочь… Потерянная серьга, никчемная обида. Горе не приходит без любви, но только оно меня удержало. Любовь и горе рождают ненависть, а ненависть может обменять сердце на смерть. Я смогла, ты — не сможешь, ты всего лишь обронила серьгу. С каким она была камнем?
Нужно было отвечать, и Мэллит ответила:
— Это был янтарь.