– Ну, зачем ты так? Я лишь к тому, что любой бы на твоём месте…
– Я не герой, Ева! Не эти бесстрашные гиды, с которыми ты привыкла общаться. Просто смотритель…
– Зачем ты пытаешься меня обидеть?
– …в отделе рухляди.
– Я ведь извинилась уже. Я… любой бы на твоём месте был бы… напуган.
Алёшка отвернулся:
– И не верю я, что выйдет польза.
Ева с сочувствием взяла его за руку, но он отдёрнул свою.
– Ты ведь знаешь, Петропавел очень деликатен в таких вещах. – Она улыбнулась, впервые поймав себя на том, что успокаивает его, как ребёнка. – Он не причинит тебе вреда. Это необходимо и для тебя тоже. Если убийца… Необходимо для всех.
Он посмотрел на неё. Отрицательно помотал головой.
– Мне ведь почти сразу досталось. Что я могу вспомнить? – Вид у него был очень несчастный.
Ева всё-таки взяла его за руку:
– Меня не пустят на гипноз. Но я буду ждать тебя здесь. Просто чтобы ты знал, что тебя ждёт друг.
Алёшка слабо улыбнулся:
– Ладно… Это ты прости меня. Просто… Чего пришла-то?
– Я?! А мне… вернуть ключ. Мир?
– Конечно, – посмотрел на неё застенчиво. – Вот и у нас чуть первая ссора не вышла.
– Не бойся завтра ничего, – сказала Ева.
Он пожал плечами.
– Послушай, Петропавел тебе друг. Ты пережил ужасное. Твой страх – это нормально. Главное, не считай это трусостью. Хорошо?
– Постараюсь, – пообещал Алёшка. Он вроде бы был уже в норме.
«Вот и молодец, – подумала Ева. – И вообще, ты недооцениваешь себя».
Но она не стала этого говорить.
Старик нравился девушке за стойкой. Он приходил сюда каждый день и сидел тихонько в своём уголке, никому не мешая. Правда, пил он много, но никогда не буянил и всегда покидал «кафешку» – как тепло, но без особого пиетета и без всяких иллюзий сотрудники и клиенты прозвали этот придорожный шалман «У дяди Миши» – на своих двоих. Опять же свою пенсию пропивал не с бомжами на лавочке, а тянуло его к людям, в относительную чистоту. Девушке за стойкой было жаль этого одинокого старика. Что-то в нём было… И в его ясных светлых глазах, печальных, конечно, но порой в них чудилось какое-то неведомое безграничное понимание.
«Вот оно, одиночество», – думала девушка за стойкой. Правда, она и сама была известна склонностью к выпивке, поэтому её фантазии никто не воспринимал всерьёз.
Девушку за стойкой звали Евдокией, и сегодня у неё выдался не самый простой день. В отличие от остальных работников «кафешки», невнимательных, нелюбопытных и, собственно говоря, равнодушных ко всему, кроме себя любимых, она не считала, что всё в порядке, беспокоиться не о чем. Потому что всё было совсем не в порядке.
Старик не знал, что его тянуло в это кафе. Только почти каждый вечер он приходил сюда. О себе он тоже толком ничего не знал. Соседи из тех, кто поначитанней, считали, что у него деменция, старик путался с историями о своём прошлом, часто выдавая взаимоисключающие версии, но наверняка ничего не помнил. Кстати, о существовании терминов «деменция» и «ложные воспоминания» он также узнал относительно недавно. И это были «цветочки». Что-то происходило со стариком в последнее время. Непонятным образом ему открывалось существование вещей, о которых прежде он даже не догадывался.
Днём кафе «У дяди Миши» посещали студенты. Почему-то он считал их семинаристами, хотя, скорее всего, они таковыми не являлись. Старик привык к их обществу, но никогда не пытался заговорить. А как-то (не так давно, скорее всего) впервые прислушался. «Это некорректное выражение», – поймал он себя на мысли, совершенно не представляя, о чём речь.
«Они ошибаются».
Тогда старику удалось промолчать. Всё началось позже (наверное, на следующий день?). Он не смог сдержаться и встрял в разговор двух барышень о воззрениях немецкого философа Фридриха Ницше. Что-то у них там не клеилось с рефератом. Старик выдал наизусть все известные литературные афоризмы того, кто высоко в горах повстречал Заратустру, вдобавок заявив, что Ницше был последним философом, который что-либо смыслил в эллинизме. Барышни посмотрели на него с изумлением. Перед ними был бомжеватого вида дед в поношенной, заштопанной во многих местах одежде, правда, хоть чистенький, бутылка водки стояла уже ополовиненная. Одна из барышень усмехнулась, вторая всё же решилась робко спросить о Мартине Хайдегере и почему-то об Освальде Шпенглере. И не прогадала. Ответ последовал незамедлительно: в числе прочего, старик полагал, что положение о «Закате Европы»
