тяжестью госпожи Клозильды!
Виеленна бросила на сестру убийственный взгляд, стянула с гвоздя плащ и… отправилась к Питеру в кузницу, благо идти было недалеко.
— А ты не слушай! — повар одарил Веся подзатыльником. — Иди барашка замаринуй на вечер… Ишь, уши навострил, малолетка клыкастый!
Бруни, скинув поднос с грязной посудой в чан, повернулась к Ровенне.
— Я пойду посижу с ней немного. Раз она требует пива, а не вина, значит, опять влюбилась!
— Упаси меня Пресвятые тапочки от всех любовей! — отрезала старшая Гретель. — Одна головная боль от них и задержки, и никакой пользы!
Матушка тяжело вздохнула. После бессонной ночи голова у нее и на самом деле побаливала. Правда, задержек еще не случалось, несмотря на то, что с Каем она спала уже пару месяцев и ничего против возможной беременности не предпринимала.
Подумав о ребенке от любимого, Бруни до крови прикусила губу и прихватила две кружки пива вместе одной. В конце концов, день рождения у нее сегодня или нет?
— Девонька, — икнув, приветствовала ее Клозильда. — Ты — мыльная пена для моей души, о-дэ-колон для моего сердца! Давай сюда!
И она совершенно по-младенчески замахала толстыми, в перетяжках, руками.
Матушка умудрилась всучить ей кружку с пивом, не пролив ни капли, и присела напротив.
— Давай выпьем за любовь! — икнув уже дважды, предложила Туча. — Это такое чуйство… Чуйство полета! Когда есть это чуйство — душа поет псалмы! «О богиня чертогов пресветлых, в мягких ботах ступая по миру, ты ласкаешь лошадок рассветных и терзаешь души моей лиру!»
Клозильда так и говорила — «чуйство». И вот это самое «чуйство» привязалось к Брунгильде как банный лист известно к чему. «У меня такое чуйство к Каю, — выскочила мысль, — такое чуйство!..»
— Тьфу ты, напасть! — шепотом выругалась Матушка и, стукнув кружкой по кружке распевающей псалмы Тучи, сделала порядочный глоток.
Под ставший бессвязным шепот Клозильды о светлом «чуйстве», делающем жизнь краше, и о кровяной колбасе, которую прачка обожала, Бруни тоскливо потягивала пиво, поглядывала в окно и поддакивала в особо метафизические моменты диалога. И поминутно ловила себя на том, что ждет, не покажется ли на площади знакомая высокая фигура в простом черном плаще.
Когда посетителей прибавилось, Матушка, чмокнув Клозильду в пухлую щеку и еще раз поблагодарив за подарок, поспешила на кухню.
В этот вечер трактир закрыли на пару часов раньше. Сдвинули несколько столов, накрыли праздничный ужин. Пип отправил именинницу переодеваться, а сам остался встречать гостей: кроме уже подошедших Томазо Пелевана, его жены и троих детей, одинокой тоскующей Клозильды, Григо Турмалина, с предвкушением оглядывающего стол, Виеленны с красным от смущения Питером, должны были прибыть Ванилла и ее младшая сестра Персиана с мужем и детьми, а также Висту Вистун — глава Гильдии гончаров. Последний в трактир заходил редко, но постоянно заказывал обеды на вынос, а к мерзавчикам так привязался, что покупал их почти столько же, сколько весь королевский двор.
Бруни ждала, что Ванилла появится пораньше и поможет ей сделать красивую прическу — набралась она куаферского мастерства у дворцовых горничных. Однако подруга запаздывала. Снизу уже доносились радостные крики двоих внуков Пиппо, которые пришли с Персианой, а ее сестры слышно не было.
Матушка надела праздничное платье — белое, в мелкий синий цветочек, и переплела косу. Взглянула на себя в зеркало. Вспомнила ту… незнакомую гордячку в драгоценностях. Насмешливо фыркнула и поспешила вниз.
Зал был ярко освещен. Благодаря мягкому свету свечей тени становились глубже, а краски — ярче. Винные бутыли на столе блестели, будто натертые воском. Фрукты и зелень источали завораживающий аромат. Дети бегали вокруг сдвинутых к стенам столов и верещали. Их не столько привлекали яства — по крайней мере до десерта, — сколько возможность сложить из стульев пиратский корабль или королевский дворец и устроить потасовку.
Висту Вистун — маленький человечек с грустными глазами и длинным носом, похожий на печальную крысу, преподнес Матушке два собственноручно сделанных вазона для цветов в форме раковин. Установить их предполагалось у входа в трактир. Томазо, обожавший, как это ни странно, цветы, пообещал Бруни дать рассаду от тех буйно цветущих кустов герани, что украшали здание его гильдии.
— Вы пьете, мастер Висту? — икнув, поинтересовалась у него Туча Клози, усадила рядом с собой и безапелляционно довершила: — Сегодня пьете!
Вистун, покосившись на стати соседки по столу, молча подвинул ей бокал.
Когда все наконец расселись, Пиппо, по праву ближайшего родственника и друга севший одесную, воскликнул:
— Где же Ванилька?
Дверь распахнулась, будто ждала этих слов.
И пала тишина. Даже дети застыли, издав восхищенное «хоу!»
На пороге стоял худощавый человек в камзоле цвета яркой свеклы, в зеленых штанах, без всякого стеснения обтягивающих стройные ноги и другие анатомические подробности, в узких красных ботинках и синем шейном платке, в который было воткнуто несколько булавок с навершиями в виде осьминога, морского конька и разного вида ракушек. Из нагрудного кармана камзола живописно опадала… морковная ботва.
Разглядев ее, Матушка поднялась из-за стола и поспешила навстречу гостю.
