словно эти минуты прибавили ей десятки лет, добрела до прикроватного столика. Нацарапала несколько слов на листочке бумаги, положила его в Шепот сердец и, прижав к губам, назвала родное имя. Прощаясь.
Земля дрогнула.
В печи рождалась звезда, билась лучами в стены комнаты, лезла в щели огненной плазмой…
Где-то на другом конце города заскрипел от невыносимого усилия старый дом, но устоял, лишь трещина побежала до основания да обрушилась внутрь часть крыши, завалив мансарду.
Матушка Бруни лежала на полу в беспамятстве. Из погасшей печи высыпалась на пол кучка пепла. Пепла, напоминавшего прах.
Утром Бруни еще нездоровилось. Она долго умывалась ледяной водой, но круги под глазами и бледность щек не исчезли. К ее счастью, королевских заказов не ожидалось, а обычную работу на кухне и в зале она давно делала машинально.
— Давай ты отлежишься денек! — предложил Пип, когда они расставили столы и убрали следы художественного безобразия, производимого в последние два дня мастером Висту. — Мы и без тебя справимся. Ты выглядишь как после тяжелой болезни, дочка, и мне это не нравится!
— Я простыла, только и всего, — пожала плечами Матушка. — Ничего страшного.
— Это вы в батюшку такая упрямая, — подлила масла в огонь Ровенна. — Он, бывало, как упрется рогом, так хоть статуй на голове теши, сделает по- своему!
На площадке вверху что-то затопотало веселящейся коняшкой. Ванилла скатилась с лестницы, отчаянно пытаясь сморгнуть сон с ресниц. На мгновение Бруни залюбовалась подругой — румяной, растрепанной… счастливой. Со страхом прислушалась к себе — не проснется ли зависть к близкому человеку, получившему то, что ей, Матушке, отныне не суждено? Но на сердце было тихо. Словно разбившись вчера, оно потеряло всякую способность чувствовать.
— Ты как? — испытующе глянула на нее Ванилла.
Бруни кивнула, мол, все нормально. Глаз не отводила, не прятала, с болью не смотрела. И подруга, если не успокоилась окончательно, то, по крайней мере, поверила, что все неплохо.
— А где наш дурак? — ворчливо поинтересовался Пип. — Неохота мне вас по очереди кормить! Что здесь, ферма, что ли? Давай, буди его, и садитесь завтракать!
— Как ты, папа, можешь называть благородного господина дураком! — обиделась старшая дочь. — Это как тебя назвать поваренком! Вот!
И, горделиво развернувшись, она понесла себя вверх по лестнице — будить суженого.
— Тьфу, вырастил язву желудка на свою голову! — ругнулся Пиппо и, повернувшись к кухонному столу, принялся с ненавистью кромсать репу и картофель — для обеденной похлебки.
Матушка тихонько вздохнула и окунулась в каждодневные хлопоты. Натаскать вместе с Весем воды из колодца, поставить на плиту два котла: один — с водой для бульона, другой — для каши. Вылить в чугунную сковороду пару десятков яиц. Замесить тесто для утренних оладий.
Мысли текли лениво и неспешно: надо купить сладкого лука, зелени и проверить запас орехов в кладовке. А после обеда, взяв за шкирку строптивого мальчишку, повести его по лавкам готового платья — прикупить наряд на завтрашний день. Ведь завтра он впервые в жизни пойдет учиться! Она вдруг вспомнила, как хотела поступить в народную школу при квартальном храме и расстраивалась, понимая, что ее помощь нужна родителям. Эдгар тогда пообещал научить ее всему, что знал сам. И слово сдержал, обучив дочурку чтению, письму и счету. Также она узнала, как читать лоции, измерять скорость судна в узлах, терпеть многочасовую жажду и еще многое, о чем вряд ли рассказывают в школе.
Мерный шум заполняющегося посетителями зала казался шелестом морского прибоя, надежно ограничивающим привычный мир. Будто и не заходил никогда в трактир посетитель в плаще с капюшоном, скрывающем лицо, не садился за столик у стены, не заказывал «то, чем отужинала бы сама вечером после дня, в который была вынуждена улыбаться-улыбаться-улыбаться, хотя на душе кошки скребут».
Спустя некоторое время размеренное течение утра нарушилось проснувшимся наконец Дрюней. Молодожены позавтракали и отбыли во дворец, и Бруни снова погрузилась, как на глубину, в тишину, царящую в уме и сердце. В перерыве между делами она поднялась к себе, свернула в тугой сверток испорченное платье и спрятала в мешок из-под крупы, намереваясь вынести его на одну из свалок близ рынка.
А ближе к вечеру Пипу неожиданно стало плохо. Он покраснел, задышал тяжело и грузно опустился на табурет рядом с плитой. Его лысину и лоб покрыла крупная испарина.
— Душно! — пожаловался он. — И перед глазами все плывет.
Весь метнулся к задней двери, открыл, впустив свежий воздух. Матушка поднесла стакан холодной воды. Рука ее дрогнула: Бруни гадала, начало ли уже сбываться пророчество Григо или это просто несчастливое стечение обстоятельств. Несмотря на заверения Пипа, что он «отдохнет немного и снова будет в строю», она отправила его домой в сопровождении Виеленны и Веся. Последнему отдала кошель с деньгами на покупку одежды и перечислила лавки, куда ему следовало зайти за рубашками, подштанниками, штанами и курткой: простеганной и добротной — как у Лихая. Кроме того, Матушка собрала корзинку со снедью, которую Весь должен был отнести господину Турмалину.
