Он попытался не думать о том, что отдал бы Марк за то, чтобы оказаться сейчас здесь.
– Не хочешь прогуляться со мной и Иззи вниз по реке? – спросила Клэри, подтолкнув его локтем.
– Что, без Джейса?
– Да он и так все время торчит у меня перед глазами, – беспечно и с любовью, не допускающей и тени сомнения, махнула рукой девушка. – В отличие от моего лучшего друга.
Саймон подхватил Изабель с Клэри под руки – одну справа, другую слева. Джейс проводил его неприличным жестом и снова вернулся к разговору с Алеком (который в очередной раз не сказал Саймону ни слова). Саймон практически не сомневался, что Джейс вовсе не сердится. Блондин обнял его при встрече, а Саймон все больше убеждался, что до амнезии в их отношения с Джейсом дружеские объятия не входили.
Но теперь все изменилось.
Саймон, Изабель и Клэри шли по берегу реки, спускаясь вниз по течению. Вода поблескивала под луной, как черный обсидиан, а защитные башни Идриса в отдалении мерцали, словно колонны застывшего лунного сияния. Зимой Аликанте был просто потрясающим – словно искусный ювелир вырезал его изо льда пополам со стеклом. Саймон шел чуть медленнее девушек, очарованный необычностью и волшебством Аликанте – сияющего сердца таинственной, скрытой от посторонних глаз страны.
К Академии Саймон уже привык. Привыкнет, без сомнения, и к Идрису – когда наступит время.
Как много всего изменилось! И Саймон тоже стал другим. Но ему удалось не потерять самое ценное. К нему вернулось имя его сердца.
Изабель и Клэри оглянулись на него. Девушки шли плечо к плечу, так близко друг к другу, что водопад черных, как вороново крыло, волос Изабель смешивался с пламенеющими на голове Клэри кудряшками цвета заката. Саймон улыбнулся. Теперь он знал, как ему на самом деле повезло, особенно по сравнению с Марком Блэкторном, которого держали в плену, вдали от всех, кого он любил, – и по сравнению с миллионами других людей, которые не знают, что же они любят больше всего на самом деле.
– Саймон, ты идешь? – позвала Изабель.
– Да, – откликнулся он. – Иду.
Ему повезло узнать этих людей. Повезло узнать, кем они стали для него, а он – для них: любимым, не забытым и не потерянным.
Испытание огнем
В последнее время Саймона стали одолевать мысли об огне. Казалось, огонь его избегает. Казалось, он, Саймон, ему не нравится.
Паранойя, не иначе.
Снаружи, на улице, деревья стояли облетевшие, трава побурела. Внутри, в Академии, даже плесень отступила, залегла в спячку между камнями в стенах подвала. Сумеречные охотники не признавали центрального отопления, так что тепло в Академии давали только камины. Но каминов было не очень- то много, и почему-то они всегда оказывались слишком далеко. Где бы Саймон ни сидел, камин всегда потрескивал у дальней стены. Обычно студенты из элиты старались зайти в класс первыми и усесться поближе к огню. Но даже когда все входили одновременно, Саймону неизменно доставалось самое дальнее от камина место. А когда ты замерз, треск пламени начинает казаться тебе тихим издевательским смехом. Саймон попытался выкинуть эту мысль из головы – ясно же, что огонь над ним не смеется.
Иначе это уже и вправду паранойя.
В столовой было несколько каминов, но Саймон с Джорджем давно перестали искать места поближе к теплу – это было бесполезно. Саймон глянул в тарелку – и сказал себе, что пора прекратить и это. Хватит рассматривать, чем их кормят. Хватит думать о еде. Надо просто есть.
Получалось у него не очень. Каждый день здешняя еда будто дразнила Саймона – то одним куском какого-нибудь знакомого блюда, то другим. Этим вечером его ждало что-то вроде жаркого… похоже, вперемешку с хлебом. И с перцем. И еще с чем-то красным.
Пицца. Кто-то обжарил пиццу во фритюре.
– О нет, – Саймон произнес это вслух.
– Ты чего?
Джордж Лавлейс, его сосед по комнате, уже собирал с тарелки остатки своего ужина. Саймон просто помотал головой в ответ. Все, из-за чего он мучился, шотландца практически не беспокоило.
Правда, будь Саймон дома, в Бруклине, он и сам не стал бы так переживать, если бы вдруг узнал, что кто-то обжарил пиццу во фритюре. Подумал бы, что какой-нибудь хипстерский ресторан решил заняться разрушением традиционной пиццы, – а что еще, спрашивается, делать хипстерскому ресторану в Бруклине? Саймон посмеялся бы, а потом, может быть, в какой-то момент жареная пицца стала бы популярной, а потом бы появились киоски, торгующие такой пиццей, и он бы тогда ее попробовал. Потому что это Бруклин – и потому что это пицца. Но что он мог предположить здесь и сейчас? Лучшее, что приходило на ум, – что кто-то уронил или нечаянно разломал сырую пиццу, а повар принял единственное возможное решение – бросить все в кастрюлю с маслом и начать импровизировать.
Проблема вообще-то не в пицце. Проблема в том, что пицца вызвала к жизни мысли о доме. Всякий житель Нью-Йорка при виде такой ужасной пиццы непременно вернется в мыслях домой, пусть всего на несколько мгновений. Саймон родился и вырос ньюйоркцем, точно так же как студенты из элиты
