И Саймон понял, что имеет полное право назвать их своей семьей.
А потом все началось.
Одного за другим простецов приглашали на возвышение, где торжественно выстроились все преподаватели. Они пожимали студентам руки и желали удачи.
Один за другим простецы входили в двойной круг из рун, нарисованный на возвышении, и становились на колени в самом центре. Чуть в стороне стояли двое Безмолвных Братьев – на тот случай, если что-то пойдет не так. Каждый раз, когда центр круга занимал очередной студент, Братья склонялись над рунической границей и вписывали в нее новую руну, обозначающую имя этого студента. Потом снова возвращались на край возвышения и замирали, похожие в своих пергаментно-серых робах на статуи. Наблюдали. Ждали.
Саймон тоже ждал, пока один за другим его друзья прикладывали губы к Кубку Смерти. Каждого окружало слепящее голубое пламя – вспыхивало и почти сразу же исчезало.
Один за другим.
Джен Альмодовар. Томас Далтри. Марисоль Гарза.
Все пригубили Кубок.
Все выжили.
Ожидание казалось нескончаемым.
Но когда консул произнес его имя, это все равно произошло слишком скоро.
Ноги Саймона превратились в бетонные глыбы. Усилием воли он заставил себя подняться на возвышение, по шажочку за раз. Сердце колотилось, как басы в сабвуфере, отчего все тело сотрясала дрожь. Преподаватели пожали ему руку, Делани Скарсбери даже пробормотал: «Всегда знал, что в тебе это есть, Льюис». Какая наглая ложь. Катарина Лосс крепко вцепилась Саймону в руку и подтянула его поближе к себе. Ее сияющие белые волосы ниспадали на плечи. Губами маг почти прижалась к его уху:
– Закончи то, что начал, светолюб. Тебе хватит силы изменить этих людей навсегда. Не упусти свой шанс.
Как и многое из того, что Катарина ему говорила, ее слова как будто не имели почти никакого смысла, но в глубине души Саймон по-прежнему прекрасно понимал, что они значат.
Он опустился на колени в центре двойного круга и напомнил себе не задерживать дыхание.
Консул возвышалась над ним; ее традиционная красная мантия мела по полу. Саймон не поднимал глаз от рун, но чувствовал – через весь зал – поддержку Клэри; слышал эхо Джорджева смеха; ощущал на коже призрачное теплое прикосновение Изабель. Здесь, в центре кругов, в окружении рун, в ожидании, пока божественная кровь побежит по его венам и каким-то непостижимым образом изменит его полностью, Саймон чувствовал себя абсолютно одиноким – и все-таки далеко не таким одиноким, как раньше.
Его семья здесь и поддерживает его.
Они не дадут ему потерпеть поражение.
– Клянешься ли ты, Саймон Льюис, оставить мир простецов и последовать по тропе Сумеречного охотника? – спросила консул Пенхоллоу.
Саймон раньше уже встречал консула – она читала в Академии лекцию, а потом они виделись на свадьбе ее дочери с Хелен Блэкторн. И в том, и в другом случае она показалась ему классическим воплощением матери: бодрая, деятельная, в меру красивая и почти ничему не удивляющаяся. Но сейчас Пенхоллоу внушала страх, от нее так и веяло силой – не столько человек, сколько живой хранитель тысячелетних традиций.
– Примешь ли ты в себя кровь ангела Разиэля и будешь ли уважать ее? Клянешься ли ты служить Конклаву, следовать Закону, как то сказано в Договоре, и повиноваться слову Совета? Станешь ли ты защищать простых смертных, сознавая, что за свое служение ты не получишь никакой благодарности – только вечную честь?
Для Сумеречных охотников клятвы всегда были делом жизни и смерти. Если он сейчас пообещает все, что от него требуют, то пути назад, к обычной жизни, которой он жил когда-то, у него уже не будет. Саймон Льюис, простец, компьютерный задрот и восходящая рок-звезда, исчезнет навсегда. Больше нет альтернатив, которые можно просчитать. Оставалась только его клятва – и целая жизнь, чтобы ее исполнить.
Саймон знал: если поднять глаза, можно встретиться взглядом с Изабель или Клэри и таким образом получить силы, чтобы пройти через все. Можно было мысленно спросить их, на верном ли он пути, – и они обязательно бы его успокоили.
Но его выбор – не их выбор. Он должен сделать этот выбор сам, без посторонней помощи.
Саймон закрыл глаза.
– Клянусь. – Голос его даже не дрогнул.
– Сможешь ли ты стать щитом для слабого, светом во тьме, истиной среди неправд, башней посреди потопа и глазом, видящим, когда остальные слепы?
Вся история, таящаяся за этими словами, вдруг встала перед мысленным взором Саймона. Все консулы до Джиа Пенхоллоу, десятилетиями и столетиями державшие Кубок перед простецами, один за другим. Все смертные, пожелавшие присоединиться к общей битве за человечество. Они всегда казались
