пакета с документами и папки, переданных мне перед поездкой Сагадеевым, обнаружились несколько новых писем. Я мельком проглядел конверты — от Шептуновых, от Левернского губернатора Тильзена, от дознавателя второго участка Каратыгина, от аптекаря Ч.
Письмо Йожефа Чички было запечатано кровью, и поэтому я вскрыл его первым. Мой старый приятель пустую информацию шифровать бы не стал.
Лист раскрылся, предъявляя бегущие по бумаге малочитаемые каракули. Секрет старый, но действенный. Я потянулся за иглой.
Легкий укол, капля крови расплывается по первым буквам, и они, как живые, начинают скакать вверх и вниз, разделяясь, выстраиваясь, обретая четкость. Твердый и аккуратный почерк Йожефа Чички проступает сквозь фальшивые строчки.
«Бастель! Я навел справки по твоему делу. Хотя, чую, зря сунулся. В Леверне никто об особенной крови не слышал, даже в тех кругах, в которых я когда-то вращался по твоей, юнга, просьбе. Но некий столичный провизор (закупающийся у меня кое-чем, имени даже не проси) обмолвился, что с полгода назад, может меньше, необычная склянка вроде бы гуляла по городу. Гуляла, конечно же, не в открытую и среди народа, потихоньку промышляющего рецептики да микстурки известной тебе направленности. Также, по его словам, имелись слухи об интересе в недавно открытом гематологическом университете, правда, быстро заглохшие. Но опять же наверняка тебе ничего не скажу. Та ли это склянка была? Занимались ли ею люди? Причастен ли к этому кто-то из студентов или преподавателей? Мне это не известно. Фамилию же назову одну: Иоганн Фехтель. Он химик и фармацевт, держит лавку у здания Попечительной комиссии, улица Императрицы Софии, дом пять, конечно же, Ганаван. Человек он вздорный, грубый, но тебе откроется, скажи ему только, что от меня».
Я отложил письмо.
Фехтель. Что-то слышал о нем, но, видимо, совершенно мельком, не касательно к делам, которые вел когда-то. Здесь придется лично…
Ганаван я не любил.
Слишком помпезно, слишком широко, арки и колонны, площади и проспекты. И толпы народу. А на задах — грязь и вонь съемных домов и убогость бараков. Конечно, почти в любом городе так, но в Ганаване, такое ощущение, это выпячено напоказ.
Так, от дознавателя Каратыгина.
Я взял письмо, по-простому опечатанное сургучом полицейской части, сломал печать, развернул. Увы, Каратыгину до Йожефа Чички в смысле каллиграфии и правописания было далеко. Но предмет он знал твердо.
«Господин полнамочный следователь по особым делам, — писал он. — Исполняя ваше указание по апознанию трупов и розыску „козырей“, напавших на здание морга больницы Керна В.П., докладываю.
Опознаны трупы: Сметанникова Афанасия Якуба, тридцати трех лет, прозвище „Блондин“, Хаменики Самуила, сорока семи лет, прозвище „Барон“, Цымбанова Алексея Петровича, двадцати пяти лет, прозвище „Цымба“ и Жансолоева Мамбека, сорока лет, прозвище „Санжак“.
Все „козыри“ вольные, трое сидели вместе в Тукушанском остроге, „Блондин“ два года назад состоял в товарищстве Сиваря-Якоря, но, по сведениям агентуры, с полгода как из него вышел, недовольный своей долей. Сметанников и Цымбанов проживали на Ткацкой слободе, делили одну комнату, Жансалоева ютил брат. Место жительства Хаменики выяснить не удалось, по слухам, жил в таборе за Большими Канавами.
Вместе их не видели, кроме одного раза в трактире чухонца Ваартенса, в аккурат за день перед нападением на морг. По расспросам был с ними еще „козырь“ по прозвищу „Трегуб“, „козырь“ важный и уважаемый (щас разыскивается), богатый и на мелочь не льстящийся, а также некто вида военнаго, с южным загаром, но подробного описания сей личности добыть не удалось.
Среди „козырных“ товарищств известно, что Трегуб получил щедрый аванс за изъятие мертвеца из морга, наблюдали его и в пролетке после нападения, но далее он как в воду канул, хотя и нумер в гостинице за ним неоплаченный имеется, и вещи его, не из дешевых, остались на месте, как то: часы золотые фирмы „Поляр“, трость с серебряным набалдашником, сюртук от мадам Келон аж в тридцать рублей ценою.
По собственному разумению мною были посланы по моргам и окружным погостам люди на предмет неопознанных мертвецов, так как посчитал я, что и от Трегуба заказчик мог избавится. Три трупа было выявлено, но двое оказались утопшими рыбаками соседней губернии, а третий по описанию под Трегуба не подошел.
Военнаго с южным загаром никто среди „козырных“, а также опрошенных трактирных не узнал. Где останавливался и куда пропал выяснить не представляется вазможным.
Домыслы: Трегуб, как связи имеющий, мог через трактирных и прочих объявить набор „козырей“. Вольные, думается, и дешевле, и перед товарищствами ответ держать не нужно. Военный же, видимо, выступал от заказчика и был в некотором роде банкиром и надзирателем всего предприятия. За сим же более информации не имею, ваш Каратыгин П.Ф.»
М-да.
Я покусал ноготь. Ерунду отписал незнакомый брат Каратыгин. Размотал до Трегуба, так Трегуб и светил вовсю, все его видели, всем он на глаз лег. А потом канул. Но вот военный…
В отставке или служит? Каких войск? Какой крови? Южный загар — не ассамейский ли? И что значит: «не представляется вазможным»? По воздуху прилетал, по воздуху улетал? Гуафр!
