Получив ключи, я пообещал дяде, что обязательно поговорю с ним о его предприятии, как только выдастся свободная минута.
Двери, поворот, бумс-бумс сапогами по плитам пола. Кто-то (молодец какой!) споро прижался к стене.
— Бастель!
У самого выхода меня схватили за рукав.
— Гуафр! — я чуть не «щелкнул» жилками наотмашь.
Но опомнился. Хотя, может, и стоило бы.
— Извини… те, — Тимаков отпустил мою руку.
Смотреть на него было страшно — бледный, всколоченный, в плохоньком гражданском, с синевой вокруг шеи он виновато кособочился передо мной, одно плечо выше другого. Еще какой-то дурацкий, сиротливый тючок путался у него в ногах.
— Что, Георгий?
— Господин Кольваро, я бы хотел просить отсылки в Леверн, — произнес он, подбирая тючок и прижимая его к груди. — А за убийство доктора… за убийство можете под суд. Апелляций подавать не буду. Хоть в солдаты…
— Ясно, — сказал я. — Пошли со мной.
— Куда?
— Да бросьте вы этот тючок, Георгий! — раздражился я. — Как погорелец, честное слово!
— Хорошо.
Тючок шлепнулся у двери, и мы выскочили под дождь.
На баллюстраду натекло, вода пузырилась, в небе погромыхивало, но больше пугало, гроза обходила поместье стороной, посверкивая над далекими холмами. Зато лило знатно, чуть ли не стеной.
Карету Шалбаевых у крыльца сменил дормез, тоже, видимо, отловленный погоней, фыркали, коротко ржали лошади, жандармы в накидках препирались с пассажирами, вздергивающими зонтики и придерживающими шляпы. Какое распоряжение дал на их счет Лопатин, я не знал, но, судя по всему, беглецов настойчиво приглашали в дом.
По кружной дорожке я устремился к прорехе в кустах, обозначающей спуск в подвал. Тимаков, не отставая, дышал рядом, дождь прилепил его волосы ко лбу и будто прозрачной глазурью окропил лицо.
— Георгий, — спросил я, сворачивая, — вы действительно так думаете: всех нас — на фонари?
— Думал, — мрачно сказал капитан. — Раньше думал. Думал, таил, планы строил.
— А сейчас?
— Откровенно? Уже нет. Поумнел. Был и на западе, и в Инданн как-то занесло. Сравнил. Но Иващиных с той деревни…
Тимаков мотнул головой.
— Ясно.
Сагадеев, Штальброк и еще два жандарма стояли под узким козырьком, который почти не спасал от бегуших вниз потоков воды. Зоэль за их мокнущими спинами совсем не было видно. Она там хоть в наручниках?
— Наконец-то! — Обер-полицмейстер выступил из-под козырька, получил струю за шиворот и заступил обратно. — Господин капитан, вы никак пришли в сознание?
— Пришел, — хмуро ответил Тимаков.
— И хорошо. Об остальном — после. Открывайте, Бастель.
Я спустился к двери в подвал и выбрал нужный ключ. Подумал: если отец держал в подвале виверну, нет ли там еще какой твари?
Замок щелкнул.
Дохнуло холодом, напитанный кровью, сам зажегся фонарь, стоило мне лишь коснуться его жилками.
Подвал был пуст и жил тенями, у одной стены стояло несколько ящиков со снятыми крышками, угол засыпала глиняная куча, к небольшой перегородке был притиснут стол, уставленный неказистыми глиняными человечками.
За перегородкой темнели сложенные из камня и прихваченные решеткой ниши, три — с одной стороны, две — с другой. Для зверинца, думается, не совсем подходяще, а вот для Дианы Зоэль — вполне.
— Спускайтесь, — выглянул из подвала я.
— За мной, — скомандовал жандармам Сагадеев.
Наручники на Диану все-таки надели. Она вошла внутрь с кривой улыбкой на лице, и не понятно было, то ли сама, то ли сосредоточенный Штальброк довел ее до стола. Один из жандармов подставил женщине кривой стул, но та осталась стоять.
— Что, мальчики, — хрипло произнесла она, — шестеро на одну?
— Не обольщайтесь, сударыня.
