Спас меня растворивший парадные двери Тимаков. Мокрый, грязный, вытирающий пальцы когда-то белоснежным, а сейчас пятнистым платком.
— Сударыни, — объявил он, избегая смотреть на меня, — прошу в дормезы. Придется потесниться и какое-то время посидеть там.
— А багаж? — спросили его.
— Только самое необходимое.
— Но как? Это немыслимо! У меня меха!
— А у меня ханьский фарфор!
— Женщины! — прикрикнул Тимаков. — Ради благодати… Берите детей.
Притихшие от его голоса семьи гуськом потянулись в двери. Чемоданы и сундуки остались громоздиться по бокам лестницы.
В открытую створку было видно копошение людей в цветниках, тут и там зияли свежие ямы и кучи земли. Трое солдат несли стол к воротам. Слева спиливали деревянную арку и навес. Дормезы стояли в два ряда.
— Прости еще раз, — повернувшись, буркнул Тимаков.
— Сколько уже? — спросил я.
— Двадцать семь. Два дормеза, две кареты. Еще четыре дормеза свободны. Почтовая и ваши, личные, кареты тоже. Некоторые не верят, медлят.
— А сколько всего?
— Сложно сказать. Сотня. Кое-как, думаю, уместим. А слуг верхом, на телегах. Мужчин Сагадеев собирает в большом зале на втором этаже.
— Ладно, держись, — я стукнул кулаком капитана в плечо.
Тот слабо улыбнулся.
Свернув, полутемным коридором я прошел до комнат прислуги. Там дым стоял коромыслом, громко плакал ребенок. Сновали женские фигуры. Гуафр, подумал я, с ними-то как? Кровь низкая, может, не тронут? И стиснул зубы.
Не дам. Сколько смогу, никого… Что-то ты рано сдался, Бастель. Тоже червячок слабости?
В людской было пусто. За длинным общим столом одиноко хлебал суп молодой парень с соломой в волосах, в поддевке без рукавов.
— Где все? — спросил я его.
— Кто под дверями подслушивает, что Левернский обер-полицмейстер господам говорит. А кто и по хозяйству занят.
— Плотника видел?
— Не-а.
— Пошли со мной.
— Ку…
Парень узнал меня и подскочил на лавке, будто ему подпалили пятки.
— Господин Кольваро, — залепетал он. — Извините, я думал, это кто-то из фамильных слуг. А это вы. Я бы сразу…
— Помолчи, — скривился я. — Нужны доски, гвозди и молотки.
— Так это в пристройке, у винного подвала, — подхватился парень.
— Стой! — остановил я его. — Найди еще человек шесть-семь свободных, сочти окна по первому этажу, соответственно, сколько досок нужно, чтобы заколотить их намертво, доски сносите в черный торцевой ход, складывайте у кладовок. Ждите меня там.
Парень кивнул, шмыгнул носом.
— Господин Кольваро, говорят… говорят, чудища на нас идут. Правда это?
— Сейчас как выжгу жилками за чудищ!
— Но ведь если окна…
— Брысь!
Я притопнул ногой. Парня сдуло. Вышедшая из кухни баба осенила его спину благодатью. И меня заодно.
Так, плотник.
По узкой лестнице для слуг я поднялся наверх, миновал короткий загиб, в котором благородно темнел комод и белели блюда, и очутился в нише перед тесно сгрудившимися у высоких боковых створок в бальную залу мужиками.
В щель слышался голос Сагадеева:
— …торяю, дело сугубо… но напомню… защищать государя…
Он закашлялся, в сюртучном мельтешении кто-то поднял руку, заговорил в сторону обер-полицмейстера — бу-бу-бу, ничего не разобрать.
— Сурьезное дело, — почесал темечко один из мужиков, обернулся на меня, задергал остальных. — Извините, господин, мы это…
Они выстроились передо мной. Бородатые, сутулые, в тапках, чтоб не пачкать господский пол. Пятеро.
— Интересно? — спросил я.
