Ствол винтовки качнулся.
Бух! Пехотинец послал пулю в видимую ему одному цель. Рядом тут же возник Тимаков.
— Попал?
— Да кто ж его знает.
Втроем мы всматривались в расчерченную искрами темень. В окнах справа и слева тоже напряженно застыли люди. Мне вдруг показалось, что кто-то прыгнул через огонь. Какая-то низенькая фигурка.
Пальцы Тимакова вцепились в мое плечо.
— Видел? — прошептал он.
— Карлик?
Еще несколько теней мелькнули на фоне пламени.
— К бою! — заорал Тимаков.
— Бей, бей! — Сагадеев, высунувшись из окна, разрядил в ночь револьвер.
Вразнобой грянули винтовочные выстрелы.
Гильзы заскакали по полу. От беспорядочной и частой стрельбы я едва не оглох. Совершенно не понятно было, находят пули своих жертв или визжат вслепую.
Темно.
— Господа, — обернулся я к фамилиям, — направляйте стволы жилками! Цельтесь через солдат.
С той стороны дома грохнуло, наверное, кто-то бросил гранату. Там было шагов пятьдесят до ограды. Каретную подожгли ли?
Я перестал доверять зрению и всецело положился на кровь.
Мир расцвел узорами, жилками людей, коконами фамилий, светящимися линиями и приглушенными огнями костров.
Карлики…
Они оказались ближе, чем я ожидал. С нашей стороны, с фасада я насчитал двадцать мерцающих «пустой» кровью низких силуэтов. Большинство уже оккупировали телеги и просачивались к плацу за подъездную дугу.
Сто метров. Девяносто. До «завесы» государя-императора — сорок.
— Ночь Падения! — произнес кто-то упавшим голосом.
Грохнул одинокий выстрел.
— Это же дети, дети! — выкрикнули слева.
— Нас атакуют дети!
— Как же в них-то?
Пехотинцы, жандармы заоборачивались. На меня, на Тимакова. Заблестели отраженным свечным светом глаза.
— Не дети это уже! — зарычал капитан. — Где вы таких детей видели?
— Но откуда… — произнес кто-то из высокой крови.
— Да какая разница! Некогда рассуждать! Нападают на государя!
— К бою! — призвал Сагадеев. — Крови ради, огонь!
Стрельба возобновилась.
Вспышки раскалывали черноту ночи. Ночь отвечала гудением пламени и звуком выдираемых тележных досок.
Дети, думал я, рыская в темноте жилками. Гуафр!
Из двадцати, кажется, осталось семнадцать, не точно бьем, ой, как не точно. Фигурки, мерцающие «пустой» кровью, приближались к дому, охватывая его полукругом. Вот первая проломилась через «завесу», вот вторая. Третья замешкалась, и я видел, как плети ее жилок бьются о кровь государя.
Четвертая… Ага, четвертая упала, сраженная метким выстрелом.
С той стороны дома раздался визг железа, вой, и я даже побоялся представить, что там происходит. Но стреляли, стреляли пока дружно.
Краем глаза я заметил, как умчались на ту сторону Штальброк и обер-полицмейстер.
— Кто может, атакует кровью, — прорвался сквозь винтовочные выстрелы напряженный голос Тимакова. — Но не расходуйтесь зазря.
Несколько высоких семей тут же попытались в меру своих способностей накрутить спиралей и воронок, посылая их в нападавших.
И сразу поняли, что с «пустой» кровью обычные приемы не пройдут.
Жилки фамилий кромсались, откидывались, пережигались, разносились на частицы и быстро теряли свой цвет.
Это было больно. Упал на колено один из Терентьевых. Белокурый толстяк Брандь схватил воздух рыбьим ртом, будто пропустил удар поддых. Побледнел до белизны стены старший Бахов.
— Не сдаваться! — заорал я.
