деловито копается в саквояже. На приступке перед Шнуровым появляются закупоренная клемансина, длинная игла, больше похожая на шило, чистая тряпица, чашка и скальпель.
Шнуров берет иглу.
«Колоть?»
«Нет, погоди, — Мальцев подвигает чашку, свет из окошка заглядывает на ее стенки, исписанные непонятными символами. — Не стоит ангажировать пальцы. Бери выше к локтю».
«Холодно», — хнычет мальчишка.
Шнуров колет предплечье.
Капля крови стекает в чашку. За ним колет Мальцев. Он смешивает капли иглой.
«Мальчишка-то чистый?» — спрашивает Шнуров.
«Вроде смотрел — без примесей. Итак…»
Мальцев гримасничает, резко поводит головой — сейчас им управляет хозяин. Какие-то секунды в мир светят белки глаз.
Клемансина лишается пробки, под Мальцевский голос в чашку течет вязкая прозрачная жидкость. Разобрать слова не получается. Проскальзывает вроде «ишмаа», еще несколько древних слов, но все они исковерканы и звучат непривычно.
Ишмаа — как исма.
Капли крови растворяются в жидкости без следа. Мальцев встает. В одной руке чашка, в другой — скальпель.
«Подержи мальчишку», — говорит он Шнурову, и Шнуров обходит стол и фиксирует плечи будущего «пустого» в ладонях.
Мальчишка со страхом смотрит на скальпель.
«Дяденьки…»
«Будет совсем не больно», — обещает Мальцев.
«Я уже не хочу быть сильным», — шепчет мальчишка.
«Ну что ты! — улыбается Мальцев. — Ты и так храбрец!»
Он наваливается на тело мальчишки, прижимая одну руку коленом.
Сверкает скальпель. Опускается. Мальчишка начинает верещать, и Шнуров стискивает ему рот пятерней.
Две перекрещивающиеся черты возникают на худой груди, набухают, прорываются кровью. Мальчишка колотит по воздуху ногами. Мальцев скалится, из чашки прямо на порезы льется прозрачный раствор. Он удивительным образом не стекает, а впитывается внутрь тела мальчишки.
Мальцев харкает гортанными словами.
Мальчишка вдруг вытягивается. Согнутая нога застывает в воздухе, затем с деревянным стуком падает на доски. Шнуров чувствует, как холод отдает в пальцы.
Мальцев оттягивает лежащему веко.
«Ну вот, — говорит он, дотянувшись до тряпицы. — Теперь и вы, мой друг, сможете управлять этой тушкой».
Он фыркает, проходится тряпицей по груди мальчишки, стирая кровь. Крестообразный порез сросся, не оставив даже намека на то, что был.
Чистый участок тряпицы проходится по скальпелю.
«Распорядитесь, чтобы погрузили в телегу, — произносит, закапываясь в саквояж, Мальцев. — Да пусть накроют чем-нибудь».
Шнуров идет к двери…
Тонкий вскрик выдавил меня из чужого прошлого. Солнце ослепило. Какая-то тень мелькнула краем.
Кто? Что?
Я поднял голову, расцепляя пальцы с мертвецом. В пяти шагах падал, приминал вереск отставник в серо-голубом мундире.
— Да что же это… — просипел я.
Стальной блеск ударил по глазам.
Оскольский, отставляя саблю за спину, медленно повернулся ко мне. Лицо его кривило рот и казалось совершенно бессмысленным. Брызги крови застыли на лбу и сбоку, у уха, окрасили кончик уса.
Левой рукой следопыт прижимал к груди «Сентиментальный роман» убитого Сахно. Из переплета язычком ядовитой змеи торчала красная тесьма.
— Лексей! — ужаснувшись, крикнул я. — Книга! Бросьте книгу!
Оскольский, как урядник до своей смерти, посмотрел на меня.
«Книгу?» — шепнули его губы. Затем он улыбнулся и шагнул вперед. Сабля, взлетев, проткнула слепящий солнечный блин.
Я не смог остановить его жилками.
Вообще ничего мертвыми жилками не смог. Ни связать, ни убить. Часть опала, часть изошла гарью. Поэтому сталь с легкостью прочертила мне грудь.
