Через несколько секунд он окончательно уверился, что в состоянии держаться на ногах. Голова кружилась, в затылке ворочалась тупая тяжелая боль, перед глазами плясали зеленые спирали. Раненое плечо огнем горело, кровь из сквозной раны тонкой струйкой стекала вниз, капала на землю.
Петр Николаевич глубоко вздохнул и шагнул вперед. Раз, другой…
Он шел, сгорбившись, прижав левую руку к простреленному правому плечу, он пошатывался и спотыкался, но все-таки шел. Падал, вставал… И снова продолжал идти вперед. Куда? Бестемьянов сам этого не знал.
Из глаз старого отставного унтера катились слезы. Не от боли, что ему боль! От горя и ужаса. С начала и до конца схватки прошло не более двадцати секунд, и вот результат: великий князь, его любимый Николенька похищен неизвестно кем!
«Лучше бы меня убили! — черной молнией металась в мозгу Бестемьянова одна-единственная мысль. — Зачем я только жив остался!»
Но тут надежда вернулась к Бестемьянову: сзади послышался топот копыт, и Петра Николаевича догнал казачий патруль. Хорунжий и четверо рядовых станичников-донцев.
— Православные! — старый дядька бухнулся перед казаками на колени. — Спасайте великого князя! Они… Украли… скорее… в ту сторону поскакали… трое…
Молодой хорунжий, командующий патрулем, не стал терять времени, чтобы разобраться в странных словах раненого соотечественника. Он понял главное: похищен русский офицер. Не первый, кстати, случай в Сарыкомыше; турки похитителям неплохие деньги платят.
Догнать негодяев и отбить офицера! С остальным позже разберемся, что за князь там такой.
— Шлыков, остаешься здесь с раненым, ждешь нас! — скомандовал хорунжий. — Остальные — за-а-а мной!!
…Похитители Николеньки никак не ожидали за собой погони, их кони шли мерной спокойной рысью, и вдруг сзади бешеный перестук копыт и:
— Сто-о-ой! Стой, нехристи, стреляем! Сдавайтесь, сволочи!
Ну нет! Ни сдаваться, ни останавливаться черкесы не собирались. Знали, что на пряники их не пригласят, а вот повесить за такие художества по законам военного времени могут запросто.
Три камчи со свистом прошлись по бокам коней. Началась отчаянная погоня.
И тройка преследуемых, и четверка преследователей шли тяжелым коротким галопом. Между ними было чуть более ста сажен, и расстояние никак не хотело сокращаться.
Проскочили окраину городка, узкая петляющая дорога пошла вверх, в горы. Дробь копыт будила в скалах эхо, лошади дышали тяжело, с хрипом. Один из черкесов обернулся на скаку, поднял тяжелый «маузер». Выстрел! Второй!
Нет, со ста сажен, да когда под тобой конь идет галопом, чтобы из «маузера» в цель попасть, нужно или уникальное мастерство стрелка, или сверхъестественное везение. На счастье казаков, у черкеса не было ни того ни другого. Кроме того, страшенный с виду многозарядный «маузер» в ближнем бою хорош, а на ста саженях он по-любому не годится.
Преследователи были вооружены короткими кавалерийскими карабинами, модификацией трехлинейки системы Мосина. Двое из казаков, тоже на всем скаку, вскинули карабины, и хлесткие звуки выстрелов запрыгали меж скал. Мосинский карабин — превосходное оружие, куда «маузеру» до него! Но и казаки промазали, слишком сложна прицельная стрельба в таких условиях. Казаки вообще редко бывают хорошими стрелками, традиционно предпочитая холодное оружие — пику да саблю.
— Не стрелять, дурачье! — обернувшись, бешено крикнул хорунжий. — Своего убьете!
Он был прав: как тут распознать, на которой из лошадей увозят похитители связанного русского офицера? Ясным днем еще можно было бы разглядеть, но сейчас, в неверном свете луны… А ведь стоит попасть в лошадь, и она упадет на всем скаку. Седок еще имеет шанс уцелеть при таком обороте, но вот связанный и беспомощный русский — никакого.
Погоня продолжалась, но постепенно казаки стали отставать. Казалось бы, странно: ведь один из коней похитителей нес двойной груз! Но, во-первых, весу великий князь был по молодости лет невеликого, такой вот печальный каламбур. А во-вторых и в главных — сказывалась разница между лошадьми.
Нет, казачьи дончаки были отличными конями, но лошадь, как и человек, привыкает к определенным условиям. Проходила бы скачка на равнине, по донской степи! Ни в чем бы тогда дончаки черкесским коням не уступили, не отстали бы. Но здесь, в горах, когда скакать галопом приходится все вверх и вверх, у лошадей местной породы было преимущество: они с детства свыклись с горной местностью.
Вот уже сто пятьдесят сажен отставания… двести… двести пятьдесят…
— Стой! — крикнул хорунжий. — Стой, запалим коней к черту! Э-эх… Упустили сволочей, мать их сучью, дышлом крещенную, через семь гробов с музыкой!
На обратном пути один из казаков, пришпорив лошадь, приблизился к своему командиру. Всевеликое Войско Донское — это не гвардейская кавалерия, среди казаков отношения между нижними чинами и офицерами были простые: ты казак — и я казак. К тому же хорунжий — чин небольшой, армейскому кавалерийскому корнету соответствует. Поэтому разговаривали запросто.
— Вашбродь… Дозволь спросить: как же это получается? Тутошние черкесы — они вроде наши! И наших же русских воруют?! Не пойму я!
— Э-э! — махнул рукой хорунжий и злобно выругался. — Я, думаешь, пойму?! Кто их тут разберет, нехристей окаянных! Днем наши, а ночью турецкие…
Молодой хорунжий прямо в яблочко угодил. Во время Великой войны черкесы, превосходные конники, воевали как в составе русской, так и в составе турецкой армии. Нередко переходили с одной стороны на другую и обратно, потому как главным своим ремеслом считали не военную службу — они ни туркам, ни русским не доверяли, — а грабеж и похищение людей.
Вот только здесь они работали исключительно на турок: те за похищенных русских офицеров платили. А попробуй какой свихнувшийся горец предложить похищенного турецкого офицера русским военным… Всенепременно повесили бы такого шутника.
…Станичник, которого хорунжий оставил с Бестемьяновым, перевязал тому раненое плечо. Петр Николаевич с замиранием сердца ждал возвращения казаков: отбили Николеньку?! И когда минут через сорок погоня вернулась ни с чем, бедный дядька вновь чуть не заплакал.
— Черкесы… — развел руками хорунжий. — Их хрен догонишь, у них лошади лучше наших! Старик, ты вообще-то кто сам такой? И что ты про какого-то князя бормотал?
— Я… Ах ты, Господи! — рыдающим голосом отозвался Бестемьянов и начал сбивчиво рассказывать, не утаивая ничего. Какие уж теперь тайны, когда вон оно как обернулось…
Выслушав его рассказ, хорунжий лишь тихо выругался: ну и дела, волк их всех заешь! Верить? Не верить? Ну, показал старик письмо, написанное от имени члена императорской фамилии самой Вере Холодной… Так письмо ведь и подделать можно!
Нет, это не его уровень, он всего лишь хорунжий. Пусть войсковой старшина Нелидов решает!
— Шлыков! Белько! В штаб его! И смотрите, чтобы не сбежал: кто его знает, что он в самом деле за птица.
11
Когда Сергей Голицын и Владислав Дергунцов добрались до Эрджиша, поручик с превеликой радостью расстался с успевшим безумно надоесть ему спутником. Оператор отправился на поиски частной квартиры, а Голицын — в штаб Кавказской армии, дабы доложить отцам-командирам о своем прибытии.
Но с докладом пришлось повременить: адъютант Юденича, высокий стройный блондин, притормозил его:
— Господин поручик! Их превосходительства генералы Юденич и Огановский не могут вас принять, в настоящий момент они заняты. Прошу вас обождать некоторое время. Хотя бы здесь, в адъютантской.
Тут же блондин внимательнее вгляделся в лицо поручика и вдруг широко, совсем не официально улыбнулся:
