- Понятно, - Андропов покрутил большими пальцами, - как контролируете русистов? Что они фотографируют? Чем интересуются?
- Контролируем стандартно, силами внешнего наблюдения, с привлечением курсантов школы. Пока ничего особого выявить не удалось, вживаются. Фотографируют городские сценки, но, в основном, в школах - уроки, комсомольские мероприятия...
- Нужно разобраться, что им на самом деле интересно. Обязательно.
- Работаем над вербовкой, Юрий Владимирович, как самих русистов, так и сотрудников консульства. Владлен Николаевич в связи с этим передает две просьбы.
- Так? - Андропов опять взялся за авторучку.
- Во-первых, нужны специалисты по пантомимике. В Ленинграде такие есть, но мало, а тут сразу двадцать объектов, и всех надо проанализировать, прежде чем разрабатывать вербовочные подходы. Во-вторых, нужны свежие «ласточки» из тех, кто пока не на картотеке у противника. Штук шесть. И пара «воронов» поопытнее. Эти непосредственно для вербовки консульских, есть там одна кандидатка.
- Будут, - твердо сказал Андропов, - и «ласточки» прилетят, и «вороны». Константинова из Парижа как раз отозвали. Пусть дома пока поработает. Он, говорят, в морской форме для женщин неотразим. Борис, у тебя какие мысли?
- Что спрашивать-то у «Сенатора» будем?
Андропов с легкой улыбкой посмотрел в окно:
- Есть у меня один вопрос. Его и задам.
Глава 12
Суббота, 21 января 1978, день
Ленинград, Красноармейская ул.
- Ну, не буду мешать, - завершила свое краткое сообщение Тыблоко. Она даже не пыталась скрыть ехидную улыбку. - Дерзайте. Хуже, чем было, вы агитбригаду все равно не сделаете.
Дверь за ней прикрылась, и я остался наедине с недоумевающим классом. Почти наедине - у самого выхода притулилась на стуле, пытаясь стать невидимкой, классная, да по центру сидела отрабатывающая свою роль «завуч по внеклассной» и рыжая Мэри при ней.
Я вспрыгнул на сцену.
Из актового зала на меня с молчаливым скепсисом смотрели перекормленные топорной пропагандой дети.
Что им сказать? Как расшевелить?
Я громко хлопнул в ладоши.
- Мы начинаем, - произнес самым будничным тоном и сел, скрестив ноги, прямо на пол. - Попробуем сегодня разобраться в одном вопросе. Важном вопросе. Алена, прошу.
На сцену по ступенькам неторопливо поднялась наша солистка - единственный человек, с которым я поделился своим замыслом. Я вжал тугую клавишу, и из динамика полилась знакомая мелодия.
- Бессаме, бессаме мучо... - легко полетел по залу хрустальный девичий голос, и на задних рядах кто-то негромко захихикал.
Я мысленно поморщился - будет нелегко.
Отзвучали - прекрасно отзвучали, два куплета. Я вдавил «стоп» и встал, глядя поверх голов, куда-то далеко за белый мрамор с фамилиями.
- Сороковой год, - уронил негромко и задумчиво, - еще в целом мир, но над Землей уже встают коричневые тени. Где-то на далеких границах загораются первые пожарища. В воздухе витают предощущения большой, кровавой войны. Тогда и родилась эта песня-предчувствие, песня-проводы. Бессаме мучо - значит «целуй меня крепче». Почему она просит об этом? - я сделал небольшую паузу, а потом, возвысив голос, продолжил. - Да потому, что эти проводы для миллионов станут проводами навсегда, и вкус последнего поцелуя - это, порой, все, что останется у женщины от ушедшего мужчины.
- Сороковой год, - повторил я мрачно и прогулялся вдоль авансцены. - Очень скоро и на русском языке зазвучит песня-прощание. Нет, там другие слова и другая мелодия, но наши дедушки и бабушки пели о том же. Послушаем?
Я наклонился и снял вертушку со стопа.
- Темная ночь, - с шипением и шелестом поплыло из динамика, - только пули свистят по степи...
Зацепит? Нет?
Вслушиваются ли, быть может - впервые в жизни, в эту песню?
Я стоял, страшась встретиться взглядами с одноклассниками.
- ... как я хочу к ним прижаться теперь гу-ба-ми, - прикрыв глаза, я тихо-тихо наложил свою молитву на голос Бернеса и опять нажал кнопку.
